Я думал о всем том ворохе стойких подсознательных ассоциаций, которые вывозит человек из Афганистана. Смотришь в магазине, как вентилятор на потолке вяло месит лопастями летний, душный воздух над мясным прилавком, и чувствуешь, как что-то мелькает в памяти, чего-то явно не достает. Ну, конечно, лопастям не хватает звукового сопровождения – дробного рокота вертолетных двигателей.

Или вдруг предрассветную московскую тишину разорвет яростная очередь пулемета. Вернешься из далекого афганского сна, протрешь глаза и лишь тогда сообразишь: да нет же, успокойся, старик, это просто-напросто мотоциклист, так его и растак, гоняет без глушителя. Совершенно отлично от твоих родных ты будешь воспринимать слова «зеленка», «цинк», «ягоды», «кефир»… Афганистан украдет их у тебя. Появятся десятки новых слов, об истинном значении которых не догадается никто, кроме тех, у кого всегда в нагрудном кармане лежит невидимый членский билет фронтового братства. Афганистан навечно заберет у тебя и такие мирные, казалось бы, слова, как «пчела», «шмель», «стриж», «грач», «веселый», «слон», «чайка», «молоко», «сметана», «консервы»… Афганистан переместится в твое подсознание и оттуда будет преследовать тебя и днем и ночью. Днем и ночью. Какая-нибудь совершенно безобидная деталь (ну хоть тот же треск мотоцикла) потащит за собой целую бездну воспоминаний и ассоциаций, словно хвост удушливых выхлопов, видимых лишь тебе, но никак не твоей очаровательной спутнице.

Или в твою дверь позвонит соседкин сын.

- Дяденька, смотри, - скажет он и протянет маленький черный тюльпан, - ботаничка сказала нам поставить цветок в чернильницу на ночь – вот что получилось!

Но восторга впитавший в себя чернила цветок у тебя не вызовет.

Временами Афганистан опять будет для тебя явью, а окружающий мир – лишь иллюзией, сном. Однажды, когда ты окончательно и бесповоротно запутаешься в лабиринтах детективного романа, и тебя потянет на поэзию, достанешь с полки первый попавшийся томик. Окажется Пушкин. На сон грядущий начнешь читать с середины:

Но лишь напорешься на слово «духи», воображение мигом заменит несущихся коней на БТРы, колокольчик – на лязг гусениц, белеющие равнины – на желтые пески. Ты захлопнешь книгу, отбросишь на кровать: Пушкина теперь у тебя тоже нет. По крайней мере этого стихотворения.

Ты поднакопишь денег, пойдешь в магазин и купишь наконец-то фотокамеру «Зенит». Но нажав в первый же раз спусковую кнопку новенькой фотокамеры, совершенно искренне удивишься, что нет отдачи. А по ночам будешь просыпаться с ощущением спускового крючка на указательном пальце…

Первоначальное размещение фото на сайте: MISSU2 Различными браузерами эта страница либо загружается некорректно, либо вовсе не загружается.

БОРОВИК, АРТЁМ ГЕНРИХОВИЧ [13. 09. 1960, Москва — 9. 03. 2000, Москва], российский журналист, президент издательского холдинга «Совершенно секретно» (1994-2000).

Закончил МГИМО (фак. междун. журналистики, 1982). Распределён в МИД, позднее работал журналистом в ряде советских изданий: в газете «Советская Россия», по заданию редакции несколько раз находился в краткосрочных командировках в Афганистане (последняя продолжалась полтора месяца), Никарагуа ; в журнале «Огонёк» (1987-1990, при гл. ред. В. Коротиче), в должности старшего корреспондента, заведующего международным отделом, по заданию журнала несколько раз посещал Афганистан. Занимался тележурналистикой, был ведущим программы «Взгляд» (совместно с Е. Ю. Додолевым). Председатель Совета директоров книжного издательства "Совершенно секретно" (1992—2000), генеральный директор телекомпании "Совершенно секретно — телеком" (1993—2000), главный редактор журнала "Лица" (1996—2000), главный редактор газеты "Версия" (1998—2000).

Погиб в результате авиационной катастрофы в аэропорту Шеремтьево-1 вместе с главой компании «Группа «Альянс» Зиёй Бажаевым, ещё двумя пассажирами и пятью членами экипажа самолёта Як-40, упавшего при взлёте в московском аэропорту из-за обледенения закрылок — 9. 03. 2000 в 8 часов 42 минуты. Тело после отпевания в Успенском храме Воскресенского Новодевичьего м-ря в Москве (сослужение и надгробное слово — игумен Кирилл Семёнов), погребено в 10 (11?, уточнить) участке Новодевичьего кладбища 11 марта 2000 года.

После его гибели был учреждён Премия имени Артёма Боровика, вручающий Премии его имени (президент Г. А. Боровик).

Жена: Вероника Юр. Хильчевская (это её второй брак, сын от первого брака Степан), дочь дипломата, представителя СССР в ЮНЕСКО Ю. М. Хильчевского, работала в архиве еженед. «Новое Время», с 2000 президент холдинга "Совершенно секретно", генеральный директор Фонда им. А. Боровика. Дети: Максимилиан (1995), Кристиан [в некоторых источниках: Христиан] (26. 03. 1997).

Сочинения: «Спрятанная война» (1989, перв. издание в США); «Как я был солдатом американской армии» (1989).

Некролог: НОВАЯ ГАЗЕТА 10. 03. 2000

О БОРОВИКЕ: Н. НОВИКОВА, «НЕЖЕЛАННОЕ НАСЛЕДСТВО»: ТУТ

Г. БОРОВИК "АРТЁМ" на сайте «Либрусек. Много книг» ТУТ

Сайт Фонда: ФОНД АРТЁМА

Скачать книгу «Спрятанная война»: ФОНД

P.S. Был награждён медалью «За боевые заслуги» (за поездку в Афганистан). Член СП СССР (1991, по рекомендации Ю. М. Нагибина). Являлся членом КПСС с 1980 (?) года.

ГЕНРИХ АВИЭЗЭРОВИЧ БОРОВИК [16. 11. 1929, Минск] — советский и российский журналист-международник, киносценарист, прозаик.

Окончил МГИМО — 1947-52; сотрудник редакции журнала «Огонёк». Собкор Агентства печати «Новости» и «Литературной газеты» в США — 1966-1972. С 1972 по 1982 год — специальный корреспондент АПН и «Литературной газеты» — 1972-1982. В 1972-73 годах принимал участие в компании травли и дискредитации А. И. Солженицына* в советских СМИ.

По собственному утверждению, в 1980 г. попал в опалу после критических замечаний о войне в Афганистане**. Писал сценарии документальных фильмов на темы народного хозяйства. Председатель Советского комитета защиты мира и заместитель председателя Всемирного Совета Мира (1987). Во второй половине 1980-ых входил в окружение М. Горбачёва, сопровождал его в зарубежных вояжах. Член — КПСС 1953 - июнь 1991. Главный редактор журнала «Театр» — конец 1980-ых — начало 1990-ых.

Отец: Боровик Авиэзер Абрамович (1902—1980), дирижёр симфонического оркестра, работал в музыкальном театре. Мать: Боровик-Матвеева Мария Васильевна (1905—1970), актриса Пятигорского театра музыкальной комедии (1939). Жена: Боровик (урожд. Финогенова) Галина Михайловна (1932), педагог-историк, работала на телевидении редактором отдела культуры. Сын: Артём (1960-2000); дочь: Марина (1956), кандидат филологических наук, замужем за бывш. пресс-секретарём Б. Ельцина Дмитрием Якушкиным.

Награждён орденами «За заслуги перед Отечеством» III степени (16 ноября 1999); «За заслуги перед Отечеством» IV степени (декабрь 2009). Почётный член Российской академии художеств.
Сочинения: «Повесть о зелёной ящерице» (1956); «Май в Лиссабоне» (1975), пьесы «Мятеж неизвестных», 1962 ; «Интервью в Буэнос-Айресе» (1976; Государственная премия СССР, 1977); «Агент 00» (1982), роман-эссе «Пролог» (1984; Государственная премия СССР, 1986), исследования, посвящённого известному агенту Киму Филби (1994); брошюры «В круге последнем» и «Ответ Солженицыну: Архипелаг лжи» [коллектив авторов, Боровик Г. «Инсайдер становится аутсайдером»].

* — хотел откомментировать, но воздержусь.

** — различного рода глухие упоминания на этот счёт встречаются на страницах публикаций в Интернете, однако, по моему мнению, к их достоверности следует относиться с известной осторожностью. Вот одна из комплементарных версий приключившегося «неповиновения»: «Личность Г. Боровика многогранна. В его жизни немало ярких поступков, не обозначить которые хотя бы телеграфным стилем было бы некорректно. Весной 1980 года Г. А. Боровик провел несколько месяцев в Афганистане. Объездил всю страну, побывал в самых опасных местах и ситуациях, но почти ничего не написал оттуда ни в газеты, ни в журналы. Писать неправду не мог, а правду никто бы не напечатал. Вернувшись в Москву, он отказался от выгодного предложения студии "Мосфильм" написать сценарий для художественного фильма об этой войне. Договор был заключен накануне поездки в Афганистан. Сценаристу были обещаны госзаказ и почти верная Государственная премия. Ставить фильм должен был известный кинорежиссер. Но, вернувшись домой, Боровик отказался от договора и вернул аванс. Вместо того чтобы писать сценарий, он отправился в ЦК КПСС и рассказал там о том, что увидел в Афганистане. Сказал, что эта война бессмысленна, что наша страна повторяет те же ошибки и совершает те же преступления, которые совершали США в своей войне против Вьетнама, что советские войска взвалили войну на свои плечи, но оказались к ней не готовы, что истинные размеры наших потерь военное начальство скрывает и т. д., и т. п.

Результатом этого похода в ЦК стал гнев начальника Главпура (Главного политического управления) Советской армии. Генерал армии А. А. Епишев собирался жаловаться на "безответственного журналиста" самому Л. И. Брежневу.

Спасла "безответственного" только помощь его друзей в ЦК — Евгения Самотейкина и Николая Шишлина, а также то обстоятельство, что именно в это время Боровик на полтора года ушел из журналистики — работать над серией документальных фильмов и писать новую пьесу». [Яндекс. Словари › Кто есть кто в современной культуре].

«Но до этого был Афганистан...

Афганистан был тогда самой горячей точкой. Я уже писал, что от Гали мы решили наши планы скрыть и ничего не говорить ей до самого дня отлета. Но, как оказалось, и от меня Артем тоже скрыл кое-что.
Пожалуй, это был единственный случай, когда он сознательно использовал доставшуюся ему фамилию. Добился приема у начальника Генерального штаба маршала Ахромеева и попросил у него письменное разрешение участвовать в боевых операциях. Журналистам такое обычно не разрешалось.

- А отец знает? - спросил Ахромеев.

- Ну конечно! - заверил Артем.

И Ахромеев подписал бумагу. О её существовании я узнал только после возвращения Артема из той тяжелейшей командировки.
Пользуясь этим разрешением, он ходил вместе с разведчиками к душманам. Вместе с десантниками его сбрасывали с вертолета. В том десанте, увидев сбитые сапоги у солдата, он без слов отдал ему свои. Сам шел по горам в кроссовках, не раз видел смерть в лицо.

Вернулся домой почерневший и похудевший.

Два дня отсыпался. А на третий принялся писать свои очерки.

Писал по ночам. Вначале с полчаса перебирал клавиши пианино, наигрывая что-то свое, только ему ведомое. Потом ставил на магнитофоне кассеты с солдатскими песнями, услышанными и записанными в Афгане. А к полуночи - "Реквием" Моцарта. Слушал, прикрыв глаза. Вызывал в памяти картины недавно виденного. Потом садился писать. И писал почти до рассвета.

Все, что он увидел в Афганистане: гибель многих своих новых друзей, случайность, непредсказуемость и нелогичность смерти, отвага и трусость, благородство и подлость, верность долгу и предательство, - все это могло превратить его в циника или в мистика. К счастью, он не сделался ни тем, ни другим. Но тот взгляд - очи, устремленные внутрь собственной души, которым он иногда обескураживал собеседника, стал появляться гораздо чаще.

Галюша тревожилась, спрашивала: ну зачем слушать без конца "реквием"?

Он успокаивал:

- Мам, не волнуйся. Просто мне это нужно...

Иногда качал головой:

- Нечеловеческая музыка...

К тому времени как очерки были готовы, в "Советской России" сменился главный редактор. Материалы Артема в том виде, в каком он их сдал в газету, новый редактор печатать отказался: требовал "смены акцентов" и существенных сокращений. Артем не согласился и понес их Коротичу, только недавно назначенному главным в "Огонек". Виталий не только выразил готовность печатать очерки немедленно, но и предложил Артему перейти работать к нему в редакцию, в международный отдел.

Очерки из Афганистана вызвали бурю - восторгов со стороны читателей и мощного раздражения - понятно, с чьей стороны. Это было первое испытание гражданского мужества сына. Он его выдержал достойно.

Однажды вечером он пришел домой раньше обычного (как всегда - с цветами для мамы). И в особенно хорошем настроении. Немного посидел у пианино, перебирая клавиши. Потом подошел ко мне и, как бы между прочим, спросил:

- Батяня, где вышла твоя первая книжка?

- Ты же знаешь - в "Библиотеке "Огонек".

- Знаю. А в каком году?

- В 1956-м. А что?

- Сколько тебе было лет тогда?

- Посчитай.

- Батяня, вровень!..

И он положил на стол свою первую книжку - "Встретимся у трех журавлей". Она была издана, как и моя первая книжка, в "Библиотеке "Огонек". Это был праздник для всех нас.

Первый человек, которому я подарил книжку Артема, был Булат Окуджава (благо сосед по дому). Он прочел её, как он сказал, за один присест и на другй день поздравил нас с Галей. В магазинах и киосках книжку расхватали молниеносно.

Это был успех, большой укспех. И литературный и гражданский. Несколько писателей по своей инициативе подняли вопрос о том, чтобы принять Артема в члены писательского Союза. Среди них были Юрий Нагибина и Георгий Семенов.

Они же дали официальные рекомендации. Приведу их полностью, они короткие.

"Признаться, не часто я рекомендую кого-либо в члены Союза писателей: и так уж напринимали сверх всякой меры! Но когда вижу, что молодой писатель может своими литературными и человеческими достоинствами благотворно повлиять на климат нашего Союза, радуюсь и рекомендую от всей души. Так и с Артемом Боровиком...

Книга "Встретимся у трех журавлей", его сборники, очерки, опубликованные в журналах, - это повествования чаще всего трагичные, но заставляющие верить в способность сегодняшней молодости до конца исполнять свой долг. И безусловно заставляющие верить в мужество, даже, сказал бы, в благородную суровость автора. Рассказывает он о том, что сам испытал, а испытать, по всему видно, успел немало. Он исследует суть характеров, суть разного поведения разных людей в условиях экстремальных.

Артем Боровик умеет разглядеть события в подробностях, в деталях, а потом воссоздать эти подробности - и сделать нас как бы свидетелями того, свидетелем чего он был сам. Значит, произведение создано пером п и с а т е л ь с к и м.
И о сложностях, возникших, увы, в жизни, в быту наших малочисленных северных народов, Артем Боровик написал с поразившей меня открытостью, искренностью, побывав и в тундре, и в тайге, и вообще там, куда, как говорится, Макар телят не гонял. Прошагал по вечной мерзлоте пешком, проехал на санях, пролетел над снегами и льдами на вертолете... И только после этого написал, не изменив себе ни в одном абзаце. Ни себе, ни подчас горькой истине.
Есть у молодого автора свой стиль и в литературе и в жизни. Несомненно: Артем Боровик должен быть членом Союза писателей. Ю.Нагибин, 19 октября 1988 г."

"Артем Боровик обладает одной, очень редкой в нашей литературе, загадочно-необъяснимой способностью: умением написать образ мужественного и обаятельного человека, не изменяя при этом ни вкусу, ни такту, не нарушая чувства меры, что чрезвычайно важно в данном случае и что, собственно, отличает настоящего художника от журналиста. То есть он пишет живых людей, которым смотрит в глаза и которые тоже как бы смотрят на него, веря, что он не исказит, не подведет, но и не приукрасит, не сделает из человека икону, не заставит краснеть перед товарищами, - смотрят на него, как на своего друга, которому доверились до конца и убеждены в его кристальной честности.
Не знаю, сумел ли я передать то ощущение, какое испытывал, читая очерки Артема Боровика, но мне нужно было сказать это, потому что для меня сам автор тоже предстает в своих работах мужественным и отважным человеком, в чем-то напоминающим мне Петю Ростова, восторженно смотрящего на Дениса Давыдова, то есть Артем Боровик сам тоже герой своих очерков. А это редкий дар: быть среди своих героев героем... Подчеркиваю это, потому что у нас нет ничего подобного в очеркистике наших дней.

Я верю, что Артема Боровика ждет трудная и счастливая писательская судьба, что сегодняшние накопления, возвысившие его дух, подвигнут молодого писателя на свершение больших дел. У него есть все необходимые данные, чтобы стать крупным писателем. Я от всей души рекомендую принять Артема Боровика в Союз писателей СССР. С уважением Георгий Семенов".

Я привожу эти рекомендации в Союз писателей не для того, чтобы задним числом "погордиться" ими. Хотя у отца есть все основания гордиться сыном и мнением о нем людей, чей талант и чья порядочность никогда не подвергались сомнению.

Но я привел их с другой целью. Кроме высокой оценки литературного дарования Артема, оба рецензента - и Юрий Нагибин, и Георгий Семенов очень точно сказали о слитности таланта Артема с его личностью. Это очень важно для понимания внутренней сущности Артема. В нем самом, в любом его поступке, в его отношении к жизни, к людям, к родителям, к детям присутствовали всегда те черты, которые проявлялись и в его литературном даровании: совестливость, доброта, высокое чувство долга, абсолютная честность и искренность, нежность и бесстрашие, верность в дружбе, талант вызывать к себе добрые чувства и, если хотите, дарить окружающим чувство счастья.

Тридцать девять с половиной лет счастья!.. Но как только возник разговор о приеме Артема в Союз писателей, началась новая волна нападок на него.

В нашем прелестном обществе, пропитанном завистью к любому успеху, быстро поползли сплетни о том, что "успех Артема организует отец", что в Афганистане "сыну Боровика" устраивали показательные сражения", что Артем "никуда не выходил из совпосольства в Кабуле", туда "доставляли" солдат и офицеров, которые и "рассказывали ему о войне"...

С такими и подобными обвинениями выступила, например, газета "Литературная Россия". Статья-донос называлась простенько, но со вкусом: "Преданная армия".

Артем тяжело переживал эти нападки, но не сдавался и шел дальше своей трудной и опасной дорогой. И с каждой новой командировкой в Афганистан (а он там был несколько раз) поднимал планку риска и требовательности к себе вс• выше. Скоро вышла новая серия его очерков - "Спрятанная война". И снова - успех. И снова всплеск клеветы. Ох как нелегко было ему!

К счастью, нашлись благородные люди, которые этот донос (были и другие доносы!) опровергли. Вот отрывок из письма в редакцию "Литературной России" командира Джелалабадского спецназа полковника Ю. Старова. Письмо посвящено той самой статье:

"...Все перечисленное в этой статье не соответствует действительности. Это самая откровенная ложь... К джелалабадским спецназовцам приезжало много прославленных корреспондентов и известных писателей, но ни один из них не рвался побывать в бою вместе с нашими парнями. А для того, чтобы писать даже близко к истине, надо хотя бы один раз почувствовать на своей шкуре, что это такое. Боровик это почувствовал. Я не знаю, кто этот старший офицер-спецназовец, который воскликнул: "Что Боровик?! На него же тогда напялили и каску и бронежилет..." Могу вас заверить, что Артем Боровик был экипирован и вооружен так же, как и все другие участники боя... Вы, как специалисты, имеете право критиковать литературные недостатки того или иного произведения, но нельзя искажать и подтасовывать факты... В заключение хочу вас спросить: почему все стрелы сейчас летят в тех журналистов, которые рисковали жизнью в Афганистане, а не в тех, кто так никогда и не осмелился побывать на той войне? Настоятельно прошу опубликовать мое письмо в вашей газете.

С уважением, командир Джелалабадского спецназа полковник Ю.Старов". Нечего и говорить, что "Л.Р." не опубликовала этого письма Ю. Старова. Его опубликовал журнал "Огонек". На дворе стоял 1990 год и, к счастью, в печати уже можно было высказывать неодинаковые точки зрения на различные события.

И ещё одно письмо опубликовал журнал "Огонек". Оно значительно подняло дух Артема. Вот оно:
"За все долгие годы, что шла кровавая война в Афганистане, мы знали о ней до обидного мало, и первым, кто пытался сказать о ней честное слово правды, приходилдось непросто. Во-первых, следовало добыть эту утаенную от мира правду, что было возможно лишь через собственный опыт, осмыслить её собственным умом и осветить незаемным светом собственной совести. Иного способа не существовало, и этот единственный бывал чреват многими сложностями. Тем большая честь и хвала подлинным труженикам пера, которые решились на это. Среди них первое место по праву занимает огоньковец Артем Боровик.

И совершенно неудивительно, что газета СП РСФСР "Литературная Россия" в одном из своих последних номеров набросилась на "Спрятанную войну" А. Боровика. Перед автором статьи в "Л.Р." была, судя по всему, поставлена задача: любыми способами дискредитировать журналистов, пытающихся разобраться в причинах афганской авантюры, и тем самым вывести из-под удара истинных виновников трагедии. Газета с присущей ей ретивостью выполнила приказ, и как всегда - неуклюже, грубо, не брезгуя ложью и клеветой.

Что же касается А. Боровика, то его очерки в "Огоньке" о людях и военных делах в Афганистане заставили радостно вздрогнуть многие читательские сердца. Уже в первом из них поразила правда о том, как в годы всеобщего мира среди гор далекой страны проливала кровь родная Советская Армия, как принимали смерть наши девятнадцати-двадцатилетние парни - не целованные, недолюбившие, только-только вступившие в большую, взрослую жизнь. Погибая, и сами несли несправедливую гибель чужим, незнакомым людям, чинили разрушения, огнем современного "высокопроизводительного" оружия сметая с лица многострадальной земли целые поселения. Оказывается, все там было, на этой преступной войне: героизм и подлость, плен и карьеризм, алкоголь и наркотики, предательство и необузданная жестокость к чужим и своим, как и в обществе в целом. Ибо апрмия - лишь часть огромного государственного организма и не в состоянии быть свободной от того, чем чреват этот организм.

Повесть "Спрятанная война" являет собой одну из первых, весьма впечатляющих попыток открыть народу глаза на, может быть, самую затемненную страницу нашей новейшей истории, вскрыть её сложную причинную связь, взглянуть на роль верхов, тайных и явных режиссеров и исполнителей этой беспримерной авантюры. А "Огоньку" спасибо. Спасибо за журналистскую честность и несомненную гражданскую храбрость". Подписал это письмо замечательный белорусский писатель, - Василь Быков.

Кстати, могу сказать, что Василь Быков, в искренности и честности которого я не сомневаюсь (это не значит, что я согласен со всеми его политическими взглядами), в то время не был знаком ни со мной, ни с Артемом.
Тем более дорога была Артему тогда эта поддержка. Дорога и потому, что он прочел почти все книги Василя Быкова и считал их, как и я, пожалуй, лучшими книгами, написанными о Великой Отечественной войне.

Немного раньше пришла поддержка ещё одного выдающегося писателя, тоже любимого в нашей семье, автора "Тихого американца", "Нашего человека в Гаване", "Комедиантов" и многих других прекрасных произведений. Я имею в виду Грэма Грина.

Конечно, его поддержка никак не была связана с нападками на Артема. Просто он прочел в журнале "Лайф" очерки Артема, переведенные на английский и напечатанные в этом популярнейшем журнале. Они произвели на него такое глубокое впечатление, что он написал коротенькое, но очень емкое письмо, которое передали в журнал "Огонек". Вот оно:

"Среди всего того, что мне приходилось читать про войну в Афганистане, я не встречал ничего, что можно было бы сравнить с этим рассказом очевидца о солдатских буднях, рассказом без примеси пропаганды. Словом, это уже не журналистика, а литература". Грэм Грин.

А Габриэль Гарсия Маркес на встрече с редакцией "Огонька" сказал, что "очень хотел бы познакомиться с этим отважным журналистом".

Я так подробно останавливаюсь на этих перипетиях, чтобы ещё раз подчеркнуть, сколько мужества требовалось тогда совсем ещё молодому Артему, чтобы пройти не только бои и угрозу смерти физической, но и угрозу гибели гражданской. А ведь гражданское мужество требует иногда гораздо больше воли и отваги, чем мужество физическое.

Мне эта победа Артема была дорога ещё и потому, что весной 80-го года, пробыв несколько месяцев в Афганистане и вернувшись оттуда, я пытался сказать все, что думал об афганской войне. Пытался, конечно, не в печати, тогда это было абсолютно невозможно, а в устном сообщении, которое пытался донести до высших лиц в государстве. Эта попытка чуть не кончилась для меня отлучением от журналистики. Только чудом и стечением счастливых случайностей я избежал достаточно жестокой кары (живы люди, которые могут подтвердить это). Артем знал о той памятной для всей нашей семьи "эпопее". И его победа была победой справедливости и для меня.

Я здесь рассказал в основном о поддержке, которую в трудную минуту оказали Артему писатели. Но должен назвать и фамилии ещё нескольких человек, благодаря которым журналистская судьба Артема не оказалась прерванной.
Это Борис Громов, который командовал тогда 40-й армией и который написал в своем отзыве на очерки Артема, что "все, написанное Артемом Боровиком в очерках об Афганистане, - абсолютная и стопроцентная правда".
Это генерал армии Валентин Варенников, который официально дал очень высокую оценку всему, что Артем написал об Афганистане. Это советский посол в Афганистане Юлий Воронцов, который лично заявил в ЦК о своей поддержке работы Артема Боровика в Афганистане. Это удивительный человек, бесстрашный разведчик Ким Цаголов. Спасибо им большое!

Ну а что касается процесса приема Артема в Союз писателей, то об этом можно было бы писать целый роман, если бы только не было омерзительно даже вспоминать об этом.

Чего стоит один только факт, о котором я узнал от Георгия Семенова. Несколько высокопоставленных союзписательских подлецов обзванивали членов приемной комиссии Союза писателей и убеждали их - кого посулами, а кого угрозами - голосовать против приема Артема в Союз писателей. Не стеснялись ни своих званий, ни должностей. А Георгию Семенову звонил один козлобородый профессор Литинститута* и требовал, чтобы тот отозвал свою рекомендацию.

В конце концов Артема все-таки прняли в члены СП СССР. Это произошло в 1991 году. А через несколько месяцев СП развалился так же, как развалился и сам СССР.

* — Кузнецов, Феликс Феодосьевич (1931), российский критик, литературовед, член-корреспондент АН СССР (с 1987), РАН (1991).

Должен сказать, что я читал очерки Артема из Афганистана тогда, когда они появлялись в печати. И перечитал их снова только после трагедии 9 марта 2000 года.

И сколько удивительного, даже пугающего предвидения нашел я в его книгах об афганской войне. Он описывает гибель 20-летнего парня и говорит о том, что теперь отец его будет всю жизнь задавать себе вопрос: "Почему именно мой мальчик? Почему осколок от снаряда попал именно в него?" И никогда отец не получит ответа на этот вопрос.

Я читал этот эпизод и думал о том, что это и про меня, и про Галю. Потому что мы теперь будем вечно задавать себе вопрос: почему именно этот самолет упал, почему сын летел именно этим самолетом? И никогда не найдем ответа на эти вопросы. Подумав так, я дочитал эпизод до конца, и вдруг узнал, что тот 20-летний мальчик погиб 8 марта. А Артем погиб 9 марта. Там много таких совпадений.

Артем писал: "Каждый день война заставляла тебя мучиться в поисках ответа на извечный вопрос: "Господи, почему его, а не меня?! И когда же меня? Через пять минут или через пятьдесят лет?"
Артем ошибся. Смерть настигла его не через пять минут и не через пятьдесят лет. С того момента, как он написал эти строки, до катострофы в Шереметьево прошло12 лет.

Еще писал Артем: "Глупцы называли Афганистан "школой мужества". Но глупцы были мудрецами: своих сыновей они предпочитали в эту школу не отправлять..."
Я не был глупцом, никогда не считал войну в Афганистане школой мужества. Но не был и мудрецом. Я не возражал, когда Артем решил туда отправиться. И не возражал, когда он принимал решения идти на особо опасные операции. Хотя мой друг Юлий Воронцов звонил мне из Кабула и спрашивал, не слишком ли рискует наш сын...

В Афганистане Артем был награжден за мужество солдатской медалью "За боевые заслуги". И он с полным правом мог носить её всю жизнь. Но не носил, ни разу не надел и мало кому о ней рассказывал. Я спросил его однажды: почему? В ответ он сказал то, что я ожидал от него услышать.

Артем считал, что, по его убеждению, даже самый отважный журналист, проявляя мужество или даже совершая подвиг, делает это на порыве, так сказать, "одноразово". Он знает, что, совершив этот подвиг, он, если, конечно, останется жив, вернется в тыл, в свою редакцию, где будет спокойно описывать то, что увидел.

А солдат, даже не совершивший заметного подвига, на самом деле совершает его постоянно, с утра до ночи и с ночи до следующего утра, и снова до следующего, и снова, и снова... Изнуряющий, утомительный, ежедневный, ежечасный, ежеминутный и совершенно незаметный подвиг... Идиотский кусок металла, прицельный или шальной, может убить солдата в любую минуту, в любую секунду... И только тогда этот постоянно совершаемый изматывающий подвиг прервется. Навсегда...

Вот почему журналист и писатель Артем не считал себя вправе носить солдатскую медаль "За боевые заслуги".

Он отдал её нам. И Галюша хранила и хранит её у себя в столе.

У Артема было немало наград, о которых он мало кому говорил. Он получил премию "Общественное признание", медаль Союза журналистов "Золотое перо", премию телевизионной академии ТЭФИ. Он - единственный журналист (не только в России, но и во всем мире), кто д в а ж д ы удостоен американской телевизионной премии им. Эдварда Морроу... Но мне кажется, больше всего Артем был бы достоин награды "За гражданское мужество". Физической храбростью обладает немало людей. Гражданским мужеством - значительно меньше.

Ада ПЕТРОВА "Я по-прежнему жду его телефонного звонка"

...Он впервые приехал в Кабул в 1986 году, когда кончался месяц саратан - месяц цветения роз, и начинался месяц асад - месяц льва. Афганистан жил в 1364 году по солнечному календарю.

- Смотри, какого красавца я тебе привез, - сказал муж, - представляя мне Артема Боровика, которого он встречал в аэропорту. Почти мальчик. Почти сын. Мы долго стояли, здороваясь, рука в руке, разглядывая друг друга. И сразу из его чуть насмешливых, с хитрецой глаз стала перетекать симпатия, когда легко и просто, когда не испытываешь неловкости, будто знали друг друга уже много лет, ещё в другой жизни. Едва переступив порог дома, не выпуская моей руки из своей и с любопытством оглядывая комнату, мгновенно заметил в оконном стекле круглое отверстие, опушенное ресницами трещинок:

- А это что?

- А это дырка от пули, пущенная неизвестно кем и неизвестно откуда. Слава богу, когда нас не было дома. Мы живем в городе, окруженные со всех четырех сторон домами, стоящими почти вплотную к нашему. И принадлежат они далеко не нашим друзьям, а тем кого сегодня принято называть душманами, то есть врагами. Они к советским не испытывают нежности. Скоро вы это сами поймете. Ну а теперь быстро в душ с дороги и за стол - будем трапезничать.
Поднимаясь на второй этаж, Артем чуть не запнулся за черного как смоль кота, который сидел у лестницы. Он протянул руку, чтобы погладить его и самому помяукать, но тот тут же выпустил когти и угрожающе зашипел.

Это приблудный котенок, выросший на хороших харчах в котищу жирного. Он в основном приходит к нам столоваться. Здесь животных не любят и не кормят их. Зовут его Духик. Мы приняли его за кота, а он через год родил, но все равно остался Духиком, как понимаете, от слова "душман". Беседовать с ним напрасный труд, у него неприязнь в генах, он не понимает ни по-русски, ни на фарси. Только "быш-быш" вместо нашего "кис-кис".
Потом были долгие часы застолья по-русски - с водкой, с пирогами, с пельменями, люля-кебабами и всякими прочими вкусностями, в приготовлении которых наши женщины поднаторели, выпекая иногда даже хлеб: от греха. После обеда, перешедшего в ужин, чаепитие на чамане, среди благоухающих роз... и вопросы, вопросы... Артем, как ребенок у Тэффи: а это цто? А это цто?

На Востоке темнеет рано. Как-то вдруг... Небо в Афганистане совсем другое. Высокое, бездонное. Почти черное и ясное. И всегда яркая луна - от крошечного серповидного месяца до огромного оранжевого апельсина. А звезды такого чистого сияния и такие зовущие. Как в "Маленьком принце" Экзюпери. Можно смотреть в него часами. И Артем долго смотрел в небо, думая о своем.

- Ищете свою путеводную звезду? Если найдете, она всегда будет светить вам и оберегать от беды.

Глядя на небосвод и попивая чай, мы долго говорили о разном. Даже затаенном. Кое-что я расскажу - пооткровенничаю, потом - он. Потом - снова я. И опять он... Словом, исполнили с ним изящный па-де-де.

- А вам не бывает страшно? - спросил Артем как бы между прочим, провожая взглядом падающую звезду и вслушиваясь в крики муэдзина с купола мечети прямо напротив нашего дома, созывающего мусульман на обязательную вечернюю молитву... Аллах Акбар!

- С тех пор как мы здесь, все говорят о смерти. Все живут, как писал Бунин, в оргии смерти. И сны про смерть. И все обещают светлое будущее, которое должно вот-вот появиться из этого кошмара. Русских здесь ненавидят всех поголовно. А встречали, осыпая цветами. Мы стали для них оккупантами. Мы воюем за них и вместо них. Сегодня для каждого афганца красная звезда все равно как паучья свастика для нас во время войны с фашистами. Она для них - символ порабощения. Сами все увидите.

Знаете, я мечтала побывать во Франции, Англии, Америке, Японии - в Афганистане никогда... Да и много ли мы о нем знали, черт возьми. И вот мы здесь, под чужим небом, под чужими звездами, чужим солнцем и чужими горами. Гуляем, что называется, из окна, и то через стекло. "За ворота не выходить, пешком не ходить" - опасно. Только на машине, а желательно на двух. Попали на целую вечность в прошлое. Эта земля помнит Тамерлана, и Александра Македонского, и Бабура, и Тимура, и... и...

- Я вас не раздражаю своими дурацкими вопросами? - спрашивает Артем. - Наверняка не я первый любопытствую. Я знаю, что вы поймете меня. Хочу не сразу бросаться на наши военные заставы и посты, "на боевые", если пустят, а прежде спрашивать и слушать, многое понять здесь, в Кабуле, а от кого же, как не от вас и Михаила Борисовича. Куда же без рассказов ваших?

- Мы все, даже проработавшие здесь не один год, тоже задаем друг другу вопросы. Много вопросов. Так что не извиняйтесь. Я вас понимаю. Вам предстоят не экскурсии и не туристическая поездка по древней земле. А горе и постоянный риск. Правда, чтобы ВСЕ понять, двух недель и даже месяца не хватит. А если все поймешь, то и писать не захочешь. Потребуется немало времени, чтобы посмотреть на все, что происходит здесь, со стороны.
Ваши потрясения ещё впереди. Трик-трак - пришел, увидел, победил. Здесь так у людей думающих не бывает. Здесь боль, кровь, слезы, израненные души... Попрыгаешь по кочкам, если выпросишься "на боевые", будешь карабкаться в 60-градусную жару по горам снизу вверх, и ждать выстрела из-за любого камня, и скатываться вниз, обдирая кожу, наглотаешься пыли, которая здесь как просеянная мука, она всосется во все твои поры, сделает твои волосы седыми, и не дай бог подорваться на мине...

- Знаете, Ада Викторовна, я не прошу у Бога легкой жизни, не прошу и легкой смерти. Ке сера-сера - что будет, то будет.

- Вот что, Тема, оставайтесь-ка вы сегодня у нас ночевать. Уже глубокая ночь, а в это время ездить по Кабулу очень опасно, да и в гостинице лучше появиться днем.

- Вы как Василиса Премудрая: спи Иванушка, утро вечера мудренее.

- Утром похлебаем квакерской овсяной кашки, вкусим хорошего кофейку с чем-нибудь этаким, да и с богом. Отправитесь с Михаилом Борисовичем в 40-ю армию (здесь говорят сорокувую), там все и решите с генералами.

Я понимала, напрасные слова предостерегать его, и все-таки по-женски, по-матерински не могла удержаться. Перекрестила его вслед. Кажется, Конфуций говорил: благородный человек сам должен нести ответственность за свои поступки и ошибки. Похоже, у Артема, несмотря на молодость, уже был свой жизненный кодекс.

Потом они с мужем каждый день куда-то мотались, куда-то летали, ездили, с кем-то встречались. И все-таки между его поездками по Афганистану мы ещё виделись несколько раз. И говорили, говорили... Помню его лицо, его слова - отчаянная голова...

Как-то спросил с извинениями:

- А в морге здешнем вы бывали? "Черные тюльпаны" видели? А где сжигают ампутированные руки, ноги? Я просил, чтобы мне разрешили все это увидеть. Ответили: нечего тебе там делать!

- Я была в морге по необходимости. Михаил Борисович не был. Меня попросили опознать нашего погибшего журналиста. Зрелище не для слабонервных. Морг здесь в аэропорту. Гробы деревянные получают из Ташкента. В штате морга восемь человек - я спрашивала, раз уж попала туда, - солдаты-санитары, они и вынесли мне труп, положили носилки к ногам; они обмывают погибших, одевают, в божеский вид приводят, ещё офицер или старший прапорщик и патологоанатом. Деревянный гроб ставят в цинковый. Цинковый в большой деревянный ящик с ручками. На документах пишут: без права вскрытия. Если лицо не изуродовано, прорезают квадратное окошко, чтобы близкие могли увидеть. Сгоревшие в танках, подорвавшиеся на минах, разбившиеся летчики - тут уж смотреть не на что. Все это и есть "груз 200", "черный тюльпан".

Тысячи гробов уже отправлено из Афганистана на родину. По ним ведется строгий учет. А сколько ещё будет? (14 тысяч за 10 лет.) К боевым потерям относится все: неосторожное обращение с оружием, убило током, неуставные отношения, автоавария и так далее. Вот если будете в Хайратоне, попросите особистов показать вам альбом про наших ребят, попавших в плен: фотография, все обстоятельства пленения - где, как, в какое время.

Ну что мы все о печальном да о печальном, как писал Бабель, давайте, поговорим о веселом: что слышно за холеру в Одессе?

- Вот, я как раз, - даже не улыбнувшись, сказал Артем, - хотел сказать вам, что я был в кабульском госпитале: в хирургическом отделении, в психиатрическом - это страшно. Вы, конечно, бывали там не раз. Видеть без слез молоденьких ребят без рук, без ног, ослепших - это выше человеческих сил. Их привязывают к кроватям. Они так кричат, рыдают: убейте меня! Я не хочу жить! Не сообщайте обо мне ни родителям, ни жене, ни невесте. Нет меня, я погиб, умер! Я пытался себя поставить на их место и не мог. Это провернуть через себя невозможно.

- Лучше бы этого не было, Артем. Это правда. Сколько искалеченных жизней и душ. Из Афганистана не возвращаются здоровыми людьми. Живем здесь не среди людей, а среди теней.

Потом была встреча в Москве, в предпоследний день моей командировки в доме его родителей на проспекте Мира. Я приезжала из Афганистана монтировать фильм. Времени было в обрез. На следующий день улетала в Кабул. Артем провожал меня до дома. Шли пешком. Мы жили недалеко друг от друга. Была ночь. Прощаясь - снова рука в руке, - он сказал:

- Вы знаете, я влюбился. Ее зовут Вероника. Как жаль, что я не успею вас с ней познакомить. Я уверен, она вам понравится. В ней есть то, чего нет в других. - Помолчал, и тихо добавил:

- Она замужем, и у неё есть ребенок. Но я не отступлю.

- Тут сердцем надо думать. А впрочем, Тема, почему это Василиса Премудрая должна уходить к Иванушке, если ей и с Кащеем хорошо? Это ведь любимая ваша сказка?

- Со мной ей будет лучше. Кащей не понимает, в чем её необыкновенность, неординарность и многое другое. И не знает, какие в ней звенят бубенчики. А я знаю...

- На свадьбу пригласите? Я очень хочу видеть вас счастливым.

- Ну, о чем вы говорите, Ада Викторовна. Как только вернетесь, будем видеться часто. Я буду звонить.

И... после возвращения из Афганистана... годы пустоты. Не виделись, не слышались, не встречались. Почему? Ответа на этот вопрос я не знаю и сегодня. Вспоминаю его 25-летним - сопереживающим, верящим в справедливость, ту задушевность, с которой началось наше знакомство, когда мы так хорошо понимали друг друга, несмотря на разницу в возрасте. Сегодня не получается ни с кем. Потому что мало осталось людей, которым можно доверять. Все сводят счеты. Думаю о нем и вспоминаю, как мы, глядя на звезды в ночном Кабуле, читали друг другу стихи. Разные...

Цветут тюльпаны синие в лазоревом краю,
Там кто-нибудь на дудочке отплачет жизнь мою.

Все эти почти 15 лет Артем был в придуманных им газетах и журналах. Его талант транслировался по телевидению. Открываешь свежий номер, и обязательно прочтешь то, чему не устаешь удивляться.

Тогда в Кабуле, он НАШЕЛ на небосводе свою звезду. И показал её мне. Теперь, глядя в небо, я думаю, что там живет его беспокойная душа. Слышу его голос: "Мы в ответе за тех, кого приручили".

Маленький принц умер! Да здравствует Маленький принц!

Сегодня, вспоминая о нем, я понимаю, что он, действительно, не избегал беды, но и не заслужил её.

И по-прежнему жду его телефонного звонка.

Михаил ЛЕЩИНСКИЙ

ВОЙНА ЗАКОНЧИТСЯ В СРЕДУ

Да, да - все точно знали это, знали ещё за десять месяцев до той самой среды 15 февраля 1989 года. А все просто: эта дата была обозначено в совместных советско-афганских решениях по Афганистану. В этот день последний наш солдат должен был покинуть сопредельную страну...

И вот был понедельник перед той самой средой. День удивительно теплый и солнечный даже для афганского февраля. В опустевшем поселке АФСОТРа почти на самом берегу пограничной Амударьи нас не было и десятка. АФСОТР - это крупнейшее в прошлом советско-афганское транспортное акционерное общество. Поселок - два десятка уютных финских домиков. Ну а мы - корреспонденты Центрального телевидения в Афганистане Борис Романенко и я, журналист из Москвы Артем Боровик и военный водитель Сережа, прикомандированный к нашей группе со своим "уазиком". Еще один коттедж занимал Равиль - начальник продслужбы 40-й армии - со своими замами и многочисленными припасами.

В таком составе население поселка сформировалось лишь накануне вечером, когда мы четверо пришли в пограничный афганский город Хайратон с последней колонной наших войск. Она, собственно, состояла из передвижного командного пункта генерала Громова и его боевого охранения. Это подразделение и должно было в среду обозначить полный вывод советских войск из Афганистана. Командующий армией настойчиво предлагал нам заночевать с его штабом на территории стоявшей там раньше воинской части. Конечно, в этом был резон: во-первых, охрана, а потом - два шага до пограничного шлагбаума и моста через Амударью. Мы было уже стали разгружаться, как вдруг появился

Артем, который, по своему обыкновению, ехал не с нами, а на броне какого-то БТРа. Как и все мы, был он серым от пыли, каким-то всклокоченным, но очень радостным и возбужденным. В отличие от нас, которые были вынуждены последний месяц беспрерывно мотаться с колоннами до границы, передавать из Термеза материалы в Москву, а потом возвращаться обратно к движущимся войскам, Артем, находившийся все это время в боевых порядках, впервые попал в Хайратон, увидел заветный берег, за которым Родина. Конечно, для него, молодого и очень эмоционального, это было сильным впечатлением. Так вот, появившись, он стал горячо убеждать меня, что надо ехать ночевать в давно уже оставленный хозяевами афсотровский поселок. Он прослышал об этом месте от того самого начальника продслужбы, который уже отправился туда, подальше от начальства.
Конечно, я понимал всю авантюрность этого предприятия: уйти почти на километр от своих, остаться без охраны в практически уже оставленном нами городе, переполненном оружием и враждебными афганцами, которые, считая нас предателями, были готовы в эти последние дни на любые провокации, - все это противоречило моему четырехлетнему опыту жизни и работы на войне. Но разве можно было сопротивляться горячности Артема, который, кстати, уже запихивал обратно нашу аппаратуру. Только потом я понял причину его устремлений, но тогда уже было поздно...

Итак, был теплый солнечный понедельник... На бельевых веревках, оставленных у домика его бывшей хозяйкой, сушились наши выстиранные утром шмотки: тельняшки, носки, трусы, подворотнички от военного камуфляжа, который мы не снимали последний месяц и в котором послезавтра предстояло закончить эту войну. Но впереди ещё были две ночи. И, судя по тому, что было ночью минувшей, спокойствия не предвиделось. С наступлением темноты тут начиналась вакханалия. От злобы на нас и страха перед моджахедами, которые уже подошли к городу буквально на наших плечах, афганские солдаты палили из всех видов оружия: от автоматов до гранатометов и легкой артиллерии. Плюс к этому горели и взрывались костры из пуль, которые выбрасывали из автоматных рожков наши солдаты перед самым переходом границы. Одним словом, было весело. И я уже не раз пожалел, что поддался Артему. Тем более что поздно ночью мы с ним сильно поругались...

А дело было в том, что, только мы разместились в поселке, Артем опять исчез. Мы были заняты с начпродом разработкой меню предстоящего ужина, а потому не сразу заметили, что его нет. Меж тем уже было темно, и канонада усиливалась. Так прошло несколько часов. Сняв с предохранителей свои автоматы, мы обошли поселок и его окрестности. Ничего и никого. Лишь в сотне метров от нас, у самого въезда на мост, светилась огнями вышка, специально сооруженная для представителей ООН, которые ежедневно фиксировали наши уходящие колонны, считали количество техники, личного состава. Мы уже видели этих ребят прежде, когда пересекали границу, даже делали с ними интервью. Одетые с иголочки, в голубых беретах и таких же шелковых, почти кокетливых шарфиках, они были для нас существами из другого мира. Так вот, как выяснилось потом, их близкое соседство и привлекло Артема в этот поселок. К ним он и отправился, не думая об опасности и не предупредив нас. Конечно, молодому парню, хорошо знающему западную жизнь, язык, хотелось после всей этой военной грязи и общения с помощью ненормативной лексики, немного передохнуть, вспомнить об иной жизни. Да и журналистский интерес был несомненен: хороший мазок для будущих материалов. Короче, явился он уже за полночь.

Представление о нашем разговоре может дать знаменитый анекдот о двух солдатах, работавших всего один день в детском саду, после чего дети говорили только матом. Когда же потребовали объяснения от солдат, то оно было таким: "Рядовой Иванов паял провода, а я держал лестницу. Когда мне на голову начало капать расплавленное олово, я сказал: "Товарищ Иванов, зачем же вы льете мне на голову расплавленное олово". И все. Никакого мата".

Так же сказал и я: "Товарищ Артем. Зачем же вы так поздно гуляете по незнакомому городу и один? А мы вас ждем и немного волнуемся..." Короче, кое-что пришлось объяснить. Он, конечно, все понял. Извинился. На том дело и кончилось.

Вообще, надо сказать, что это был далеко не первый наш разговор на подобные темы. Артема часто, что называется, заносило. Безоглядно он ввязывался в любое дело, в котором чувствовал настоящий материал. Конечно, без этого
Богом данного чутья не может быть ни одного стоящего журналиста. Но на войне это может дорого стоить. Не мне его осуждать за это. Глупостей тоже понаделано достаточно. Однако штука в том, что на войне никто не думает о смерти, о своей смерти. Всегда кажется, что с тобой этого просто не может быть, а поэтому должен ты оберегать других, особенно тех, кто притягивает опасность, как одинокое дерево молнию. Мне всегда было страшно за Артема. С того самого первого его приезда в Афганистан, когда, ещё ничего не зная здесь, он сорвался по первому предложению чуть ли не первого встреченного им офицера, и оказался в самом пекле, в Рухе. Батальон, который сидел в этом горном кишлаке в окружении "духов", называли "бессмертный гарнизон". Обстрелы были по несколько раз в день. Сидели в основном в землянках и блиндажах. Связь с внешним миром только по воздуху, на вертолетах. А что такое полет на "вертушке", знает каждый, прошедший Афганистан. Это был наиболее рискованный способ передвижения. Артем всего этого тогда не знал и знать не мог. Зато, когда вернулся, - многое понял. Но отчаянного стремления в пекло не убавилось.

Это не было бесстрашием ребенка, который лезет в огонь, потому что не знает, что он сжигает. Артем на удивление быстро понял, что такое война, осознал её сущность. Главное - она не прощает легкомыслия, игривого отношения к себе.

Каждая пуля возвращается, каждая загубленная жизнь требует отмщения. Это дело строгое. Мне кажется, что с Артемом это произошло в первый же его приезд в Афганистан. Он многим отличался от наших собратьев по перу, почти все из которых были значительно старше и опытнее его. Сотни их повидал я за годы работы в Афганистане. Приезжают на неделю, на две. Уже в аэропорту просят оружие, а потом, дорвавшись до него где-нибудь в горах, палят во все стороны, фотографируются, напяливают каски, бронежилеты. И, конечно, сами себе кажутся эдакими бывалыми воинами, солдатами удачи. Да и пишут потом примерно в таком же духе. Не таким был Артем. Он никогда не носил оружия, хотя часто бывал на боевых действиях, где даже мы, обремененные камерами и магнитофонами, не расставались с пистолетами. Называли мы их "лекарство антиплен", потому что думать о серьезной обороне с помощью "макарова" наивно. Но Артем не хотел даже этого. Меня поразил однажды его очень серьезный и убежденный ответ на предложение пострелять: "Я журналист. Женевская конвенция запрещает мне иметь оружие". Конечно, смешно было говорить в Афганистане тех лет о каких-то конвенциях времен Первой мировой войны, но таков был Артем, таковы были его убеждения. Да и вообще, события войны его интересовали лишь постольку, поскольку в них участвуют люди, раскрываются с неожиданных сторон характеры. О них он и писал, ради них ездил на войну.

Журналисты, работавшие в Афганистане, постоянно говорили, что тот, кто приедет туда на неделю, напишет повесть, кто на две - роман. Тот, кто находится там несколько лет, не напишет ничего. В этом был глубокий смысл: чем больше ты понимал, что там происходит, чем больше пропитывался духом этой безнадежной и бесславной войны, тем больше времени требовалось на осмысление всего этого. Может быть, годы, а может, и десятилетия. Вот и Артем. Он ведь написал об Афганистане ничтожно мало по сравнению с тем материалом, которым обладал. Наверняка ждал, когда "рука потянется к перу...". Да и я сейчас, через десять с лишним лет, пишу первые строки воспоминаний. Раньше просто не мог...

Да и сейчас трудно, хотя, кажется, что помнишь каждый час, каждый эпизод. И ловлю себя на том, что многое в памяти связано с Артемом, хотя из моих четырех военных лет с ним мы провели вместе дай бог полгода в общей сложности. Но, видно, так уж сложилось, что именно с ним многое было связано. А может, это оттого, что он действительно как-то притягивал опасность...

Был в годы афганской войны такой случай. Под 8 марта 87-го года "духи" обстреляли из минометов через границу таджикский поселок Первомайский. Были убитые, раненые. В ответ наши провели в том районе жесткую карательную операцию. Мы срочно вылетели на границу. Артем был с нами. На месте нам дали бронегруппу и мы двинулись тремя БТРами в мятежные кишлаки, откуда велся обстрел советской территории. По пути попадались обычные в таких случаях заградительные отряды, фильтрационные пункты для проверки уходящего от войск мирного населения. Мы шли все вперед. В результате попали в совершенно безлюдный кишлак. Ни "духов", ни наших, ни жителей. Мой оператор приуныл - снимать нечего. Только разрушенные нашей авиацией дувалы. Командир взвода сопровождения так за нас расстроился, что дал с досады очередь из автомата. Господи, что тут началось. Казалось, что из-за каждого камня бьет автомат, пулемет или ухают мины. Наши заняли круговую оборону, прикрывая отход оператора и нас. Двоих солдат ранило. Короче, еле выбрались. Солдаты, сидя на броне рядом с нами, живо обсуждали только что пережитое. Все были возбуждены после такого стресса. Артем, конечно, тоже. Но он молчал, причем как-то стыдливо. То ли поймал себя на чувстве испытанного страха, то ли неловко ему было оттого, что он, глубоко штатский человек, попал вот в такую настоящую боевую передрягу.

Он был вообще очень стеснительным и, как говорят в России, совестливым. Стеснялся всего: и своей молодости, и румянца на щеках, и того, что отец известный журналист.

Мы много говорили с ним об этом. Несмотря на большую разницу в возрасте, судьбы наши были во многом похожи. Дело в том, что, когда, теперь уже четыре десятилетия назад, я начинал работать на Московском радио, мой отец, Борис Лещинский, тоже был очень известным радийным журналистом. И мне довольно долго пришлось доказывать свою творческую самостоятельность, когда окружающим хотелось во всем видеть помощь отца. То же и Артем. Он откровенно говорил мне о том, как трудно ему пробивать свой путь, не обращая внимания на завистливый шепоток и угодливость болванов. Чему, кстати, я неоднократно был свидетелем. Чего стоил хотя бы такой случай. Прилетаем мы в Джелалабад. И прямо у трапа замполит местной бригады вручает Артему букет цветов. В тот момент я даже испугался за Артема: такой у него был цвет лица. Что называется, пять минут до удара. Но обошлось, а замполиту, отведя того в сторонку, высказал все я. Кстати, потом именно в районе Джелалабада Артем участвовал в рейде спецназа, достойно проявил себя, за что и был награжден боевой солдатской медалью.

С Джелалабадским спецназом связана и ещё одна история. Как-то командование 40-й армии организовало для большой группы наших журналистов поездку от Джелалабада до границы с Пакистаном в районе КПП Торкхам. Это была главная дорога, соединяющая центр Афганистана с Пакистаном. Естественно, что вокруг неё все время шла борьба. Моджахеды устраивали там постоянные обстрелы, нападения на мирные и военные автоколонны. К моменту нашей поездки спецназ закончил в том районе очередную операцию по зачистке трассы и прилегающих районов. Журналисты были приглашены для того, чтобы засвидетельствовать безопасность на трассе. Все было хорошо. Мы двигались большой бронегруппой из шести БТРов. Была весна, и долина вдоль дороги вся была похожа на яркий многоцветный ковер. "Какие потрясающие краски у этих цветов", - сказал мне Артем. Пришлось разочаровать его. Этой красотой были поля цветущего опиумного мака. Опиум здесь был и средством к существованию, и валютой, предметом постоянных раздоров между разными вооруженными группами.

Вот среди этих полей и накрыл нас обстрел реактивными снарядами. Ни один РС, к счастью, не попал прямо в машины, но осколками посекло здорово. Особенно серьезное ранение в бедро получил корреспондент ТАСС Юрий Тыссовский. Конечно, поездка была скомкана, но репортаж у нас получился тогда отменный. Представляете: раненые журналисты, блокноты, залитые кровью, разбитые камеры...

Короче, рванули мы прямо с трассы на аэродром, где ждал наш самолет. Юру Тыссовского на носилках положили в проход между расположенными вдоль бортов скамьями - самолет был десантный. Как только разместились, привычно стали разбирать парашюты. Тогда без них уже летать не рисковали. Слишком много к тому времени у "духов" было "стингеров" и других средств ПВО. Я обратил внимание, что Артем с парашютом не торопится, будто раздумывая. И тут меня осенило. "Ребята, - говорю, - а как же Юра? На него же парашют не наденешь. Давайте и мы на этот раз без них. Если что, так все вместе". Так и порешили. Я поймал благодарный взгляд Артема и понял, что угадал его желание. А он ещё сказал: "И правильно. Все равно судьба..." Если бы знать тогда, какое значение будут иметь эти слова...

Да, тогда судьба ещё берегла и нас и его. Ведь через все прошли без единой царапины. Сейчас и вспомнить-то порой бывает страшно...
Но вернемся в тихий счастливый понедельник перед заветной средой. Мы все вместе, сидя на теплом солнышке, обсуждали две проблемы, которые повесил на нас Артем. Ночью он вернулся не один. Когда мы в темноте услышали шаги и вышли на крыльцо, то увидели вместе с ним две непонятные фигуры. Одна при ближайшем рассмотрении оказалась дамой. В черном берете и черном же комбинезоне, густо покрытыми серой пылью, она была похожа на механика-водителя боевой машины, только что вернувшегося с многочасового марша. Разрушали образ лишь фотокамеры в огромном количестве, болтавшиеся у неё на шее и плечах, да некоторые особенности женской фигуры. К тому же она совершенно не говорила по-русски. "Это - Кристина. Американская фотожурналистка, - представил свою спутницу Артем. - Непонятно как, но она добралась сюда из Пакистана. Ооновские ребята попросили помочь ей со съемками вывода войск".

Можете себе представить мою реакцию в тот момент. Только отлегло от сердца из-за отсутствия Артема, как новая проблема. От греха подальше наш оператор Боря Романенко быстро отвел её в пустующий соседний дом, объяснив, что здесь она может привести себя в порядок и отдыхать до утра.

Второе явление было огромной черной собакой с всклокоченной вьющейся шерстью. "А это Боцман, - продолжал представление своих спутников Артем. Он заслуженная саперная собака. Его подразделение утром уходит домой, а собак пограничники не пускают. Карантин. Ребята попросили: может быть, вы поможете? Надо подписать вот этот сертификат". - "Господи, да я что, ветеринар, что ли? Только этого мне не хватало..."

Конечно, я очень хорошо понимал Артема, ведь саперные собаки на войне - это явление особое. Они идут перед саперами, ориентируясь только на свой нюх. Сколько жизней они спасли. Сами же нередко подрывались на минах, гибли, получали тяжелые ранения и контузии. Но их всегда старались выходить, оставить в подразделении. Шли они с солдатами и по дороге домой, делая безопасным этот путь. И вот теперь на границе их надо было бросать. Таковы были жестокие законы карантина. На оставленной же нами афганской земле их ждала верная гибель. Причем очень скорая. Дело в том, что афганцы ненавидели наших собак. Те отвечали им взаимностью, издалека чувствуя специфический запах их тела и одежды. И вот теперь у границы афганские солдаты безжалостно убивали из автоматов всех оставленных собак... Их предсмертный вой сливался с ночной канонадой...

Вот такие вопросы мы и решали, греясь на февральском азиатском солнышке. Надо сказать, что от домика армейского начпрода уже тянулись аппетитные ароматы, а потому настроение было благостное. До праздничного обеда оставалось немного. Однако наш благостный настрой не мог рассеять озабоченности Кристины и Боцмана. Их судьбы ещё не были решены.

Начали с Кристины. Артем взял на себя роль адвоката-переводчика. Правда, и так хотелось ей помочь, но что можно было сделать, если у неё не было даже афганской визы, не говоря уже о советской. Порешили взять её с собой и везти до самой пограничной черты, а уж потом пускай возвращается к ооновцам и едет с ними в Кабул. Артем был совершенно удовлетворен таким решением. Я знал, что он очень любил помогать людям и всегда радовался, когда это удавалось...

С Боцманом было сложнее. Шанс был только один: использовать мой авторитет и горячность Артема, чтобы уговорить пограничников. Решили отложить это дело на завтрашнее утро, чтобы не лишать Боцмана участия в предстоящем банкете. Скажу заранее, что идея удалась. Утром Артем погрузил Боцмана в "уазик" и отправился к границе, вооруженный сертификатом, где в графе "ветеринарный врач" стояла моя разборчивая подпись: Лещинский. Чудо, но этого оказалось достаточно. Артем привез Боцмана прямо в лагерь саперов, который они разбили недалеко от границы на советском берегу. В среду мы их видели там. Останавливаться было некогда, но нам показалось, что Боцман и на ходу узнал нашу машину и благодарно залаял. Конечно, это нереально, но нам с Артемом, людям сентиментальным, очень хотелось в это поверить и мы сумели убедить друг друга...

Меж тем банкет у начпрода Равиля, только начавшись, быстро набирал обороты. В молчании выпили третий тост - за павших. Тут каждому было что вспомнить... Впервые смерть прошла совсем рядом со мной на второй месяцу работы в Афганистане. Мы возвращались в Кабул из района боевых действий. Ехали боевой колонной, сидя, как и всегда в Афганистане, на броне, то есть не внутри БТРа, а снаружи - так безопаснее в случае подрыва на мине. Дорога вела в кишлак. Потянулись по сторонам нищие глинобитные дувалы, толпы грязных раздетых ребятишек, торговцы, бесконечные лавки-дуканы. Рядом со мной сидел молоденький совсем солдатик. Всю дорогу я чуть ли не упирался в его бритый затылок. И вдруг он скатился с брони и замер на дороге в какой-то неестественной прозе, подогнув под себя правую руку. Я решил, что он не удержался и упал. БТР моментально остановился. Лишь тогда я разглядел тоненькую красную струйку у его виска. Выстрел снайпера. Бойцы спешились и, на ходу выстраиваясь в цепь, пошли в кишлак, откуда раздался выстрел. Боевые машины развернули в сторону кишлака пушки и пулеметы, открыв из них беглый огонь по домам и всему, что движется. Я поймал себя на том, что машинально снял с предохранителя автомат, готовясь стрелять по первой же цели.

Так впервые ощутил я ненависть, которую рождает война, её непреложный закон: или ты, или тебя... Я рассказал как-то эту историю Артему, когда он, вернувшись из очередной поездки на боевые, взахлеб говорил о замечательных парнях, с которыми познакомился на высокогорном блок-посту. "А ведь в каждом из них живет такая же ненависть и готовность к уничтожению себе подобных", сказал я ему, заранее зная, что Артем не приемлет этих чувств. "Я не могу их осуждать, ведь они каждый день рискуют жизнью. Но если бы я мог, я бы убедил их, что ненавидеть надо не афганцев, а саму войну, тех людей, что толкают в пекло целые народы". Таковы были его убеждения, которые сформировались именно в Афганистане, став затем моральной основой всего, что он написал об этой войне, да и не только о ней.

Да, у него не было, да и не могло быть ненависти к афганцам. Несомненно, он был, как говорят, человеком вселенной, которого интересовало и привлекало каждое божье творение.
Из Кабула мы должны были улетать вместе с оперативной группой штаба армии. Войска уже шли к границе, Кабул был оставлен несколько дней назад, а погода все не давала возможности переместиться на полевой командный пункт, что был организован в Найбабаде, на середине пути между Кабулом и советской границей. Третий день мы с Артемом и Борисом Романенко сидел в опустевшем здании нашего кабульского корпункта. Все проводы уже прошли, вся водка выпита, а погоды все не было. И вдруг Артем завел речь о том, что, мол, завтра вот улетим из Кабула и, быть может, уже никогда здесь не будем, а ночной жизни-то города так и не знаем. Все с армией, на БТРах. Махнуть бы сейчас куда-нибудь, где развлекаются богатые афганцы. Услышав об этом, наш переводчик афганец Малек даже вскочил со стула. Ужас был в его глазах. Кабул в комендантский час был всегда опасен, а сейчас, когда в городе уже нет наших войск, - тем более. А уж в злачные места и раньше-то нельзя было показываться, а сейчас это верная гибель. Мы, однако, завелись. Артем умел подбить на авантюру, тем более что мы сами были такими же. Короче, влезли в машину Малека, его посадили за руль, снабдив внушительной пачкой афгани, и погнали в район так называемого "грязного базара", куда и днем никогда не совались. Мы предчувствовали интереснейшие впечатления. Правда, кончилось все быстро. Остановившись у большого притона, Малек пошел вперед, на разведку. Назад он уже бежал, сопровождаемый гневными ругательствами хозяина и охраны. Хорошо, хоть машина сразу завелась...

Прощальный банкет у Равиля растянулся на сутки. Все понимали, что позади остается, быть может, лучшая часть жизни. Как ни парадоксально это звучит, но так и есть. И понять не трудно. Это было время, до предела насыщенное делами, событиями, впечатлениями. Время, когда мы чувствовали свою нужность, зная, как ждут люди наших съемок и печатных строчек. И если это было важно для нас, перешагнувших уже к тому времени середину творческой жизни, то как важно было все это для Артема на пороге настоящего мастерства и всеобщей известности.

Обо всем этом мы думали да и говорили тоже ранним утром той самой знаменитой среды - 15 февраля 89-го года у пограничного шлагбаума при въезде на мост через Амударью. Вся советская и иностранная пресса ждала последнюю колонну из Афганистана на советской стороне, на специальной площадке близ границы. И лишь наша группа да ещё Миша Кожухов из "Комсомолки" и правдист Вадим Окулов были здесь. Уже вытянулись в колонну БТРы, солдаты и офицеры стирали с начищенных сапог и ботинок въедливую афганскую пыль, ладили на полевую форму боевые ордена и медали, командиров собрал вокруг себя генерал Громов. Давал последние наставления. Дело нешуточное - история творится.

Обычно осознание неповторимости момента приходит гораздо позже, подчас через годы, но мы понимали это прямо тогда, чувствовали каждую минуту. Артем был очень возбужден. Даже на обветренном лице видно было, как горят щеки.
Он, не выпуская из рук портативную видеокамеру, бегал от машины к машине, с кем-то обнимался, кому-то писал московский адрес, сам записывал десятки имен и адресов...

И вот команда: "Заводи!", отмашка флажками регулировщика, открытие шлагбаума, и головная машина, в люке которой под развернутым боевым знаменем стоял командующий армией, въехала на мост.

Мы с Романенко и Артемом уже были впереди, ждали, когда БТР командующего остановится у красной пограничной черты и Борис Громов, спешившись, перешагнет эту широкую красную полосу посередине моста.

То, что было дальше, видели все: проход Громова, мое интервью с ним, встреча с сыном. Но никто не видел, что в этот момент рядом с нами был Артем Боровик.

А дальше день покатился стремительно. Боря, Артем и я погнали в Термез, чтобы передать в Москву тот самый исторический теперь репортаж. Сразу же после перегона помчались на самолет, улетавший в Ташкент. Там на военном аэродроме Тузель нас уже ждал санитарный почему-то автобус, который прислал наш друг командир полка связи Костя Белов. Ну а дальше - уже гражданский аэропорт Ташкента. Толчея у касс. Добывание через военного коменданта билетов на московский рейс и, наконец, взлет...

От всей этой суматохи мы очухались уже на высоте 10 тысяч метров. Романенко достал из какого-то кофра с аппаратурой литровую бутылку "Джонни Уокера", невесть как сохраненную им для этого момента. А момент того стоил. Ведь только сейчас, не боясь сглазить, мы могли сказать друг другу, что война позади, что мы остались живы. Еще вчера вечером этого не стал бы говорить никто, но теперь было можно не только говорить, но и выпить за это. Правда, возникла проблема. В суматохе мы оставили в Сережином "уазике" весь сухой паек, которым нас снабдил Равиль. Закусывать было нечем, а кроме того, просто хотелось есть. Уже сутки во рту ничего не было. К счастью, тут же понесли "легкий ужин". Хлебосольность Аэрофлота позволила лишь закусить после первой. Что было делать дальше? И тут нашелся Артем. Видя, что заполнившие самолет "тюбетейки" совсем не опустошают поставленные перед ними подносы с едой, Артем стал собирать нетронутую еду, делая вид, что помогает стюардессам. Таким образом наш ужин стал соответствовать торжественности момента. "Джонни Уокер" и обильная еда совсем нас сморили. Мы проснулись уже на земле...

Осталась позади война, осталась позади общая часть наших разных судеб. Взлет Артема продолжался и будет продолжаться...

Валерий ОЧИРОВ: "Я благодарен судьбе за то, что мне довелось быть его современником"

Артем Боровик ворвался в нашу жизнь, как порыв свежего ветра. Его публикации, выступления на тему армии и войны в Афганистане сразу привлекли мое внимание и побудили взглянуть на события тех лет под другим ракурсом. В сентябре 1990 года меня пригласили в Центр военно-морских исследований США для участия в Международной конференции по проблемам локальных войн. Я в тот период был членом Верховного Совета СССР. 23 сентября позвонил Артем, сообщил, что он тоже приглашен на эту конференцию, и спросил, какую тему доклада я выбрал. Я ответил, что буду докладывать по Афганистану, и конкретно о технологиях, заставивших руководство СССР принять безумное, на мой взгляд, политическое решение о вводе войск в Афганистан. Весь полет через океан мы проговорили. Передо мной был молодой парень - талантливый, энергичный, с аналитическим мышлением и энциклопедической памятью. Таких было мало тогда, и таких стало меньше сейчас... Когда я выступил с докладом на конференции, Артем посоветовал мне опубликовать его дома, на Родине. Это была первая официальная публикация материала, основанного на архивных документах, предоставленных мне Генеральным штабом Вооруженных Сил СССР. Опубликовано это было при содействии Артема в "Комсомольской правде". Позже мы встречались с ним в зонах военных конфликтов в Грузии, Абхазии, Осетии и Ингушетии, Азербайджане, Армении, и всякий раз, обнявшись, мы договаривались, где будем ужинать или обедать - это была возможность спокойно поговорить.
К сожалению, мы встречались редко, так складывалась жизнь, но часто перезванивались. Он уговаривал меня написать сценарий к фильму о моем афганском прошлом. Почему-то не дошли руки... А сегодня поздно и нет желания этого делать.

Я хочу сказать родителям Артема, его жене, сестре, его детям и племянникам, что Артем является для многих в нашей стране мерилом правды, доброты и честного служения Родине.

Я благодарен судьбе за то, что мне довелось быть его современником.

Валерий Николаевич Очиров [22. 03.1951, Аралсульфат, Кзыл-Ординская область, Казахская ССР], участник боевых действий в Афганистане (1980—1981, 1984—1985), совершил 867 боевых вылетов; позднее генерал-лейтенант, главный консультант Министра внутренних дел РФ (с марта 1997). Герой Советского Союза (21. 02. 1985).

ЮЛИЙ ВОРОНЦОВ: "Можно к Вам ?"

Передо мной стоял высокий молодой человек. Он улыбался знакомой открытой улыбкой. Хотя и видно было, что он чем-то очень озабочен. Как он вырос! И очень похож лицом на мать, а прорывающейся в жестах и поведении энергичностью и целеустремленностью - на отца. Давно я тебя не видел, Артем, ты уже не мальчишка, каким я тебя знал в семье моего старого друга со студенческих времен. Да, время летит. Кто бы мог тогда предсказать, что мы вот так встретимся в кабинете советского посла в Кабуле во время афганской войны и ты обратишься ко мне с необычной просьбой: "Военные не пускают меня в зону активных боевых действий, но как я могу писать об этой войне, о наших солдатах, не видя всего собственными глазами? Повлияйте на наших военных, ведь вы посол!"

Вот как в жизни иногда получается: не так уж много лет тому назад видишь мальчика, везущего за собой на веревочке игрушечный грузовичок, и не знаешь - не гадаешь, что перед тобой будет стоять уже взрослый молодой мужчина и просить дать ему возможность пойти с солдатами в бой. И ведь не военный же, не призванный, как говорится, под знамена. Но журналист, и даже больше того - молодой писатель. Я его очерки и статьи с большим интересом читал. И ведь прав - как писать об этой войне, о наших людях, если её не увидеть, не пережить её вместе с этими людьми. Но, с другой стороны, он ведь не обязан влезать в это пекло, присягу ведь не давал, приказа не получал. А если он сам считает, что обязан, по долгу журналиста? По своей совести писателя?

Артем выжидательно смотрит на меня. Глаза - точно матери, но настойчивость во взгляде - от отца. Стоп, стоп, стоп, а как я в глаза Генриху и Гале посмотрю, если с Артемом что-нибудь случится? Проще всего поддержать военных. А другие ребята пойдут в бой, потому что есть приказ, потому что мы ввязались в эту войну и теперь надо обеспечить почетный для нашей страны выход из нее? Да, Артем, задал ты мне задачку.

- Знаешь что, Артем, я понимаю и уважаю твое желание. Но не могу я самостоятельно решить, пускать тебя на линию огня или нет. Мне необходимо переговорить с твоим отцом. Ты сын моего старого друга, и ты уж извини, мне нужно выдать ему телефонный звонок в Москву.

По лицу Артема прошла тень явного недовольства. Ну ничего, перетерпи Артем, два старых студенческих друга смогут тебя понять и поддержать.

Генрих не долго раздумывал, сам не раз шел на риск на своих журналистских путях-дорогах, хорошо поэтому понимал своего сына. Не мог он не оценить смелости молодого журналиста, не стал ему на пути. На том мы и порешили, и на лице Артема снова появилась его такая красивая, открытая улыбка.

- Значит, быть по сему. Но ты там не вздумай бравировать, ведь ты же не строевой боец, а безоружный журналист - штафирка, - попытался я придать себе строгость на прощание.

- Не беспокойтесь, все будет в лучшем виде, - заулыбался он, довольный, будто я ему подарок сделал.

Военные потом, после боя высоко оценили смелость молодого журналиста, который оказался отнюдь не лишним среди сражавшихся солдат, а "совсем наоборот", загадочно добавили они, рассказывая мне об этом. Я не стал уточнять, догадываясь, в чем тут дело.

А потом мы читали блестящие очерки Артема об афганской войне, написанные не понаслышке. Да, вот такие случаются дела, когда мальчишки вырастают в настойчивых, смелых и очень талантливых людей.

РУСТАМ АРИФТДЖАНОВ: "Небо цвета линялых джинсов"*

Мы стали работать вместе, когда каждый из нас прошел уже достаточный путь в журналистике. Чуть погрузнели, меньше стали писать сами, уже даже и редактировать чужие тексты меньше. Наша работа, скорее, была стратегической, командирской. У Артема вообще генеральской, когда работаешь не только с фразой, не только с отдельной статьей, но даже и не с отдельным номером.

Но иногда среди разговоров о хитросплетениях современной политики, о тайных интригах и секретных планах Кремля у нас прорывалось.

- А помнишь, у тебя была классная фраза: "К августу небо вылиняло, став белесым, словно джинсы после многократной стирки"?

- А у тебя...

Когда-то ворвавшись в российскую журналистику свежим, отчасти хемингуэевским слогом, Артем в последние годы до обидного мало писал сам. Когда-то доказавший всем, что значит настоящий крепкий репортаж, он уже меньше сам бросался в "горячие" точки. Генералы не ходят в атаку. Поднимают других. И отвечают и за успех боя, и за жизнь каждого.

Наверное, не мне вот сейчас по горячему следу формулировать принципы артемовской журналистики. Со временем это сделают другие. Я просто задам, как говорят в научных кругах, некоторые реперные точки.
Итак, первое. Информации должно быть много. Кстати, среди артемовских современников самой информационно наполненной была проза Юлиана Семенова. Именно его формулировка "Информация к размышлению" стала частью полного названия нашей телевизионной передачи. Размышлять важно, но гораздо важнее дать информацию. Чтобы, получив её, читатель или телезритель размышлял сам.

Второе. Вторая составная часть названия телепередачи. Точнее, первая. Конечно же, первая, ставшая и названием нашего ежемесячника, и именем всего холдинга боровиковских изданий. "Совершенно секретно". Тут понятно. В любом материале должна быть эксклюзивная информация. Пусть только один факт, пусть одна деталь, но уникальная. Совершенно до этого секретная. Сам Артем выуживал эти факты из всего - гула улиц, кулуарных разговоров, доверительных бесед, вороха иностранных изданий, которые он привозил из зарубежных поездок.

Мы садились друг против друга или, когда он чувствовал, что информация чрезвычайно конфиденциальна, находили в здании какой-нибудь наименее приспособленный для прослушивания закуток и перебрасывались сведениями. Было даже какое-то соревнование - у кого сведения совершенно секретнее. Он всегда побеждал. Вот он только что прилетел после трудных переговоров в Америке, вот после каких-то обязательных визитов к президентам, премьерам, зарубежным боссам, и все равно он знает о тайнах российской внутренней политики больше. Доходило до смешного. Он звонил откуда-то издалека, просил перезвонить с какого-нибудь "незасвеченного" (такого, по которому мы раньше никогда не переговаривались) номера телефона и выкладывал. В конце разговора обязательно добавлял: "Ты только проверь по своим источникам". Я проверял. Не подтверждалось. Обращался к другим компетентным людям - не подтверждалось. И уже, когда понимал, что сенсация не состоялась, мне перезванивали. Сначала одни, потом другие: "Слушай, мы тут после того разговора... ну, того, помнишь? При той встрече? Ну, то, что ты просил узнать... Так вот, все подтверждается. Мои только одного не могут понять: откуда у тебя эта информация? Если не секрет..." Секрет. Не все, конечно, но некоторые артемовские источники информации были секретными и для меня. Таковы были наши правила. Секретными они и остались. Артем никогда не подводил людей, ему доверявших. Так что совершенно секретно - это был не только журналистский принцип, но в какой-то степени и стиль поведения. Позиция.

В-третьих. "Проверь по своим источникам" не просто фраза. Это наш метод. Информация должна быть подтверждена как минимум из двух источников. Лучше, если эти источники будут из разных политических, экономических и прочих сфер. Это гарантия от провокаций, "слива" и прочих попыток использовать журналистов.

Четвертое. В нашу профессию пришли математики, физики, историки, контрразведчики... Люди с замечательными способностями анализировать информацию и, может быть, даже её добывать, но иными, не журналистскими способами. Журналистика стала более виртуальной - без деталей, которые можно увидеть лежа под холмиком, скажем, Ачхой-Мартана или несколько часов наблюдая за тем, кто входит или выходит из очередной "нехорошей" квартиры. Работа с документами - огромная часть работы журналиста-расследователя, но без полевой работы, личного наблюдения, личного участия - это не совсем журналистика. Можно написать о сложнейшем экономическом конфликте, не побывав в Норильске, Липецке или в Нижневартовске. Но ехать туда надо. Потому что, если не увидишь буровую, цех, даже набор книг в кабинете директора, не сможешь передать вкус и цвет происходящего. Материал получится неживой. Мертвый. Компьютерный.

Артем поехал в Афганистан на войну и увидел афганское "небо цвета линялых джинсов". Журналистика - работа ходячая. Как бы не помогали нам компьютеры и Интернет.

Арифджанов Рустам Муставаевич (Мустафа-оглы) [22. 02. 1958], выпускник Бакинского Гос. ун-та (истфак), шеф-редактором еженедельника "Совершенно секретно. Версия " ИД "Совершенно секретно" (1. 11. 1998). В октябре 1999 года был назначен главным редактором ЗАО "Информационно-издательская группа "Совершенно секретно", уволен по собственному желанию после проигрыша Холдингом судебного дела – 14.07. 2003, позднее главный редактор журнала «Националь».

Но вернемся к Афганистану.

Развязанная там кровавая драма - одно из тяжких преступлений XX века, дискредитировавших социализм; это надругательство над целями и идеями Октября. Сегодня мы много спорим о том, кто послал или пригласил ОКСВ в Афганистан. Хафизулла Амин, который был объявлен агентом ЦРУ и убит в день ввода наших частей?.. Афганистан - это цепь кровавых тайн и дезинформации. Это чудовищная авантюра. Как-то один наш начальник в области пропаганды бросил мне: "Да что вы все копаетесь в истории войны?! Подумаешь, 15 тысяч погибших! Да в СССР за один год на дорогах гибнет в несколько раз больше людей! А сколько погибло во время землетрясения в Армении?!" Кощунственное сравнение, после которого трудно было продолжать разговор...

- Артем, ты одним из первых - на страницах "Огонька" (№ 30 за 1988 год) - поставил вопрос о том, можно ли считать апрельские события 1978 года в Афганистане революцией. Ты писал, что за революцию приняли военный переворот...

- Мы говорили об этом с доктором философских наук начальником кафедры марксизма-ленинизма Военной академии имени М.В. Фрунзе генерал-майором Кимом Македоновичем Цаголовым, который долго работал в Афганистане в качестве нашего военного советника.

- Тогда, в 88-м, твоя беседа с Цаголовым произвела эффект разорвавшейся бомбы. Хотя, если быть точным, в мае-июне этого же года во всех партийных организациях обсуждали письмо ЦК КПСС, проливающее новый свет на положение дел в Афганистане и те девятилетней давности обстоятельства, в которых принималось решение о вводе войск...

- В момент публикации интервью я находился на американской военной базе в форте Беннинг. Но даже там слышал о молниях, сверкавших над "Огоньком" и головой Цаголова после публикации беседы. Киму Македоновичу был объявлен выговор по партийной линии, и теперь вынуждают покинуть армию. Однако если говорить о реакции не начальства, а общественности, то были сотни и сотни писем, телефонных звонков, одобрявших выводы, содержавшиеся в интервью. Но был и такой, например, звонок. Со мной говорил один большой начальник. "Да я, - крикнул он, - мог бы похлеще обо всем рассказать! Но зачем, зачем вообще об этом говорить, мутить воду?!" Да затем, чтобы впредь не повторить трагической, преступной ошибки, чтобы те, кто развязал эту войну, знали: за все придется отвечать! Что же касается письма ЦК КПСС, то в этой связи хочу спросить его авторов: почему у нас в стране должны быть две "правды" - одна для членов партии, другая для беспартийных?!

- Раньше, в 50-е годы, говорили: не сыпьте соль на раны, имея в виду правду о трагических обстоятельствах Великой Отечественной войны, потом те же самые слова произносили в связи с жертвами сталинщины...

- Я заметил, что практически все люди исповедуют законы добра и справедливости. Однако весь вопрос заключается в том, что у одних хватает мужества и смелости следовать изначальным гуманным принципам, а у других нет. У Цаголова - хватило.

- Как относились к военным репортерам, приехавшим в Афганистан, солдаты?

- По-разному. Иной раз - с усмешкой: гастролер, мол, явился! Но потом, когда видели, что ты идешь вместе с ними, что у тебя тоже одна фляжка воды и такое же оружие, как и у них, эти люди становились более откровенными, их отношение менялось.

- Ты ехал в Афганистан в 86-м году с одними мыслями, пересекал мост Дружбы между Хайратоном и Термезом 15 февраля 1989 года - с совершенно другими. Как менялось твое отношение к афганским событиям?

- В их понимании я прошел несколько стадий. Первая: ещё месяца два активных боевых действий - и вся вооруженная оппозиция будет уничтожена. Вторая стадия: что-то у нас тут не получается. Видимо, надо усилить армию, увеличить наше численное присутствие здесь. Третья стадия: нет, силой тут ничего не добьешься. Четвертая стадия: надо договариваться с оппозицией. И пятая: чем быстрее мы отсюда уйдем, тем будет лучше и для нас, и для афганцев.

- Ты сделал снимок последнего советского солдата, погибшего в Афганистане. Как это произошло?

- Дело было так. Передав 43-ю заставу афганскому батальону, ребята оседлали свои БМП и приготовились к трудному, почти 15-часовому переходу через Саланг. Взревели движки, и потому, быть может, выстрела-то никто четко не расслышал. Просто один солдат, запрокинув голову, словно разглядывал что-то на вечернем небе, вдруг стал валиться на бок: пуля прошла через шею навылет. Минут через сорок он скончался, так и не приходя в сознание... Конечно, кто-то должен был стать последним советским солдатом, павшим в Афганистане. 7 февраля 1989 года, за несколько дней до окончания войны, младший сержант Игорь Ляхович взял это на себя. Его застывшее тело завернули в одеяло, положили на промерзшую броню БМП и так везли до самой границы... Многие, увидев этот снимок, говорили, что именно таким представляют памятник советским воинам, погибшим в Афганистане. Не мне решать. Скажу только, что памятник, на мой взгляд, должен стоять у Красной площади, а не вдали от глаз. Ведь те, кто эту войну развязал, теперь лежат у Кремлевской стены.

- Как ты преодолевал страх перед смертью?

- Помогала усталость: если ты устал, уже нет сил ни о чем другом думать.

- Изменил ли тебя Афганистан?

- Конечно. Оттуда приходишь совершенно другим человеком, приходишь с аллергией на всю эту суету, на все наши "мелкокалиберные" разговоры и интересы.

- Ты неоднократно обращался к проблеме нынешних и бывших советских военнопленных. Многие из этих ребят находятся на Западе. Известно, что ты встречался с ними...

- Это мучительно сложная проблема. Дело в том, что далеко не все ребята, оказавшиеся после плена на Западе, хотят возвращаться домой. По двум причинам. Они, конечно, знают про амнистию, но все равно боятся тюрьмы. Опасаются, что все может вернуться в нашей стране на прежние рельсы и тогда расплаты не миновать... Кроме того, считают, что встретят на родине злобу к себе, презрение и непонимание.

Должен добавить, что иные из них воевали на стороне душманов. Наша пресса обожает бросаться из крайности в крайность. В 40-е годы мы всех военнопленных считали предателями, сегодня всех возводим в ранг мучеников. Моя точка зрения: в каждом случае нужно разбираться отдельно. У каждого из бывших военнопленных - своя судьба. Например,Игорь Ковальчук перебежал к афганцам, потому что не хотел возвращаться в СССР. Он сделал сознательный политический выбор. Тарас Деревлянный, на пресс-конференции которого я присутствовал в США, громогласно поливал грязью СССР, отказался от советского гражданства и с таким подобострастием говорил об Америке, что было противно*.

Встречался я в США и с нашими ребятами, которые пытаются вести себя честно, не поддаются уговорам участвовать в антисоветской пропаганде. Один из таких людей - Алексей Переслени. Когда-то, ещё до Афганистана, он хотел пойти на работу в КГБ, мечтал стать личным телохранителем Ю.В. Андропова, которого уважал и любил. А теперь Алексей работает в итальянском ресторанчике в Сан-Франциско. Я был у него. Мы пошли в магазин, купили бутылку водки и банку соленых огурцов. Алексей долго выбирал огурцы, а когда выбрал, сказал: "Эти больше всего похожи на наши. - Но тут же осекся: - На ваши, советские..." В его русской речи уже появился легкий акцент. Недавно звонил домой матери. Она его не узнала, подумала, что над ней кто-то глупо, зло пошутил.

Алексей плакал, когда рассказывал мне о своей жизни. Дома у него коллекция кассет с песнями Пугачевой и Розенбаума. Он живет ностальгией по Родине.

- Какое влияние, по-твоему, оказал Афганистан на дальнейший ход нашей российской истории?

- Важнейший вопрос. На мой взгляд, все войны, которые вела Россия, неизбежно оказывали мощное влияние на внутренние процессы в стране. Война с Наполеоном стала одной из причин зарождения декабризма. Если бы не было Первой мировой войны, то, конечно же, не было бы и Октябрьской революции. По крайней мере, в том виде, в каком она произошла. Думаю, что и хрущевская демократизация конца 50-х годов была в определенной мере вызвана нежеланием страны-победительницы, испытавшей неимоверные тяготы и трагедии войны 41-45-го годов, и дальше терпеть все то гнусное и бесчеловечное, что продолжал нести в себе сталинизм. Победив Гитлера, страна должна была победить Сталина. Интересно, что перестройка в нашей стране началась в самой середине афганской войны. Быть может, это произошло потому, что Афганистан помог нам со всей силой осознать то кричащее противоречие, в котором находятся наши идеалы, и то, что мы творили в Афганистане.

_______________________

*

Несколько фотографий А. Г. Боровика со страниц сайта Фонда его памяти:



Перед окончательным выводом 40-й армии. Дорога Кабул - Саланг. Февраль 1989 года. РАЗМЕЩЕНИЕ

С генерал-майором Александром Ант. Ляховским [5. 02. 1946-3. 02. 2009] (справа) и командиром группы захвата дворца Амина в Кабуле, командиром отряда "Гром", м-ром, позднее полковник в отставке - Мих. Мих. Романовым [1937 - 27.10.2004] (слева) РАЗМЕЩЕНИЕ

С генерал-лейтенантом Львом Як. Рохлиным [6. 06. 1947, Аральск — 3. 07. 1998, д. Клоково, Наро-Фоминский район, Московская область], участником войны в Афганистане: 1982-84, командиром 860-го мотострелкового полка, два ранения, снят с должности за неудачно проведённую операцию с переводом на должность зам. ком. дивизии (апр. 1983, восстановлен в должности комдива в 1985). РАЗМЕЩЕНИЕ

Ещё одна афганская фотография (недатированная) РАЗМЕЩЕНИЕ

Награждение медалью "За боевые заслуги", Москва, Кремль, 1987 РАЗМЕЩЕНИЕ

Дарственный автограф на книге «Hidden War», New York: Atlantic Monthly Press, 1990, ныне (2012 ) выставленной на продажу, сайт www.ebay.com.

Текст надписи: «to my dear new friend Lucky - with best regards. Thanks! Your's Artyom Borovik. Jan 9th 91 Boston».

«моему дорогому новому другу Люку - с наилучшими пожеланиями. Спасибо! Ваш Артем Боровик. 9 января 91 Бостон».

Разворот фотовклейки:
Правый верхний снимок: журналист «Комосомолки» Мих. Кожухов и командир батальона Ушаков на сов-афг. границе, февраль 1989 г.

ИЗДАНИЕ: Artyom Borovik. Hidden War: A Russian Journalist's Account of the Soviet War in Afghanistan. Grove/Atlantic, Inc. 1992. ISBN 0-87113-283-4

© www.ebay.com

Он писал о войне. А читать о ней не любил...