Радослав Сикорски (23. 02. 1963, Быдгощ, ПНР). Польский политик, политолог и журналист. В 2005—2007 — министр обороны Польши, с 16 ноября 2007 — министр иностранных дел в правительстве Дональда Туска. Является гражданином Польши (до 2006 года также гражданин Великобритании). Известен своей крайне жёсткой антироссийской позицией, допускающей, однако, возможность членства России в ООН. В 1986-87 публиковал в английской периодике статьи и репортажи из Афганистана, выдержанные в последовательно антисоветском духе.

Перепечатка материала сайта MILITARIUM ЗДЕСЬ

2010-03-22 21:14:55



Radosław Sikorski, jeden z nielicznych Polaków w latach 80-tych ubiegłego wieku, którzy aktywnie angażowali się w pomoc mudżahedinom walczącym z Armią Radziecką i ich miejscowymi poplecznikami. By napisać choć trochę o jego pobycie w tym zakątku świata, nie można obejść się bez przypomnienia jaka była jego droga, która zaprowadziła go w pewnym momencie w okolice Kabulu czy Heratu.

Radek Sikorski urodził się w 1963 roku w Bydgoszczy, jest to o tyle istotne, że jego wejście w dorosłość przypadło na początek lat 80-tych, jakże burzliwych w dziejach naszego kraju. Uczył się w Liceum Ogólnokształcącym (I. LO im. L. Waryńskiego). Tam w marcu 1981 roku został przewodniczącym szkolnego komitetu strajkowego, jednak Solidarność odwołała ogólnopolski protest, tym samym uspokoiło się również w Waryniaku. Latem tego samego roku wyjechał do Wielkiej Brytanii. Planował na krótko, ale jak sam potem wspominał, każdy wyjeżdżając choć na trochę na Zachód zakładał, że nie wróci. Tak się też i stało. Pozostał w Wielkiej Brytanii, otrzymał azyl polityczny a potem stypendium gmin brytyjskich na uniwersytecie oksfordzkim (studiował nauki polityczne, filozofię i ekonomię). W 1986 roku uzyskał dyplom z nauk politycznych i filozofii i ruszył w świat. Jego celem był Afganistan, dzięki niemu chciał szybką ścieżką wejść do elity dziennikarstwa.

Poprzez Pakistan dostał się do Afganistanu latem 1986 roku. Przez dziesięć dni przebywał w rejonie Kabulu. Był świadkiem zasadzki mudżahedinów na radziecki posterunek wojskowy przy drodze Kabul-Dżalalabad. Wymiana ognia trwała blisko godzinę. Po akcji przez kilka dni przebywał wśród partyzantów by powrócić do pakistańskiego Peszawaru. Wkrótce znów przekracza granicę. Tym razem dostaje się na miesiąc w rejon prowincji Nangarhar. Przebywał w bazie komendanta Abdula Kadira, późniejszego wiceprezydenta Afganistanu, obserwował atak na pobliski garnizon. Walka była ciężka. Mudżahedini stracili blisko 30 ludzi, dezerterzy sił rządowych donieśli że oponent jeszcze więcej, bo 53 wraz z komendantem. Powrócił na Zachód z zamiarem wykonania dłuższej i niebezpieczniejszej wyprawy w głąb Afganistanu.

(см. окончание)

(окончание)

Kolejna okazja nadarzyła się rok później. W 1987 roku jego afgańska eskapada do Heratu (napisał potem o tym książkę-reportaż Prochy Świętych – Podróż do Heratu w czas wojny). Dla podkreślenia wagi jego wyprawy, dodajmy, że by dotrzeć do tej prowincji i drugiego co do wielkości miasta, musiał pokonać kilkaset kilometrów wśród niesprzyjającego terenu a przede wszystkim przeciwnika. Była to próba uzyskania informacji o masakrze 30 radzieckich oficerów i ich rodzin w marcu 1979 roku, ocenie stanu zabytków w tamtym rejonie oraz potrzebach rolnictwa (to ostatnie dla brytyjskiej organizacji Afghan Aid). Ta wyprawa przyniosła mu największy rozgłos. Był jednym z nielicznych przedstawicieli zachodniej cywilizacji, który dotarł w te rejony w latach 80-tych ubiegłego wieku. Jedno z licznych przywiezionych fotografii dało mu nagrodę World Press Photo. W tym samym roku ukazała się jego książka dotycząca tego rejonu świata pod tytułem Moscow's Afghan war. Soviet motives and Western interests.

Po raz ostatni, w czasach interwencji ZSRR, był w czasie pożegnania radzieckiego kontyngentu. Tym razem w licznej grupie dziennikarzy zagranicznych obserwował przejazd ostatniej kolumny transporterów BTR przez most na granicznej rzece Oxus. Ostatnim żołnierzem opuszczającym Afganistan był dowódca 40.Armii, generał Borys Gromow (późniejszy minister obrony Federacji Rosyjskiej), choć z uśmiechem ale niczym kapitan opuścił jako ostatni tonący okręt.

Radek Sikorski interesował się Afganistanem w dalszym ciągu. Na łamach prasy przestrzegał przed pozostawieniem tego kraju własnemu losowi, zdawał sobie sprawę, że to nie koniec wojny dla jego mieszkańców. Po atakach 11 września radził Amerykanom:
Na początek znajdźcie sobie afgańskich sprzymierzeńców. Najlepszym antidotum na muzułmańskich fanatyków są umiarkowani muzułmanie. Oni znają swój kraj najlepiej i mają wiele powodów, by chcieć się pozbyć Talibów.

Przez te lata współpracował z takimi mediami jak brytyjskie radio BBC, dzienniki i tygodniki The Sunday Telegraph, Spectacor, Observer czy National Review. Wspomnijmy, że jako korespondent wojenny odwiedził również Angolę i tereny byłej Jugosławii.

Radosław Sikorski, jeden z nielicznych Polaków w latach 80-tych ubiegłego wieku, którzy aktywnie angażowali się w pomoc mudżahedinom walczącym z Armią Radziecką i ich miejscowymi poplecznikami. By napisać choć trochę o jego pobycie w tym zakątku świata, nie można obejść się bez przypomnienia jaka była jego droga, która zaprowadziła go w pewnym momencie w okolice Kabulu czy Heratu.

Radek Sikorski urodził się w 1963 roku w Bydgoszczy, jest to o tyle istotne, że jego wejście w dorosłość przypadło na początek lat 80-tych, jakże burzliwych w dziejach naszego kraju. Uczył się w Liceum Ogólnokształcącym (I. LO im. L. Waryńskiego). Tam w marcu 1981 roku został przewodniczącym szkolnego komitetu strajkowego, jednak Solidarność odwołała ogólnopolski protest, tym samym uspokoiło się również w Waryniaku. Latem tego samego roku wyjechał do Wielkiej Brytanii. Planował na krótko, ale jak sam potem wspominał, każdy wyjeżdżając choć na trochę na Zachód zakładał, że nie wróci. Tak się też i stało. Pozostał w Wielkiej Brytanii, otrzymał azyl polityczny a potem stypendium gmin brytyjskich na uniwersytecie oksfordzkim (studiował nauki polityczne, filozofię i ekonomię). W 1986 roku uzyskał dyplom z nauk politycznych i filozofii i ruszył w świat. Jego celem był Afganistan, dzięki niemu chciał szybką ścieżką wejść do elity dziennikarstwa.

©militarium 2010

ПЕРЕВОД С НЕБОЛЬШИМИ СОКРАЩЕНИЯМИ (приношу извинения за слабое владение польским языком).

Радослав Сикорски, один из немногих поляков 80-х годов прошлого века, который активно участвовал в оказании помощи афганским моджахедам в их борьбе с советской армией и её сторонниками.

Радек Сикорски родился в 1963 в Быдгоще, исключительно важно то обстоятельство, что его взросление совпало с началом 80-х годов, турбулентного периода в истории нашей страны. Он учился в средней школе (I. LO im. Waryńskiego). Там, в марте 1981 он стал председателем стачечного комитета школы, призывал к общенациональному протесту, но вскоре движение "Солидарности" пошло на убыль. Летом того же года он уехал в Великобританию. Планируемые на короткое время, но, как вспоминал он позже, каждый оставив немного Западе считается, что не вернется. Так оно и произошло. Сикорски остался в Англии, получил политическое убежище и муниципальную стипендию в Оксфордском университете (где изучал политические науки, философию и экономику). В 1986 году Сикорски получил степень в области политологии и философии и вышел в мир. Его целью явился Афганистан, благодаря которому, он желал быстрейшим образом войти в журналистскую элиту.

Он попал в Афганистан летом 1986 года из Пакистана. За десять дней, пока он находился в районе Кабула, Сикорски стал свидетелем организации моджахедами засады военный патруль (?) на дороге Кабул-Джелалабад. Перестрелка продолжалась около часа. После нескольких дней, проведенных среди партизан С. вернулся в Пакистанский Пешавар. Вскоре снова пересекает границу. На этот раз он проводит месяц в районе провинции Нангархар на базе, командиром которой был Абдул Кадир, будущий вице-президент Афганистана, и был свидетелем нападения на близлежащие гарнизоны. Борьба была тяжелой. Моджахеды потеряли почти 30 человек, дезертиры из правительственных войск сообщили, что противник понёс даже большие потери, около (?) 53-х, включая коменданта. Сикорски вернулся на Запад, вынашивая планы долгой и опасной экспедиции в Афганистан.

Эта возможность подвернулась год спустя. В 1987 году он побывал в Герате, Афганистан (а потом написал книгу репортажей «Prochy Świętych – Podróż do Heratu w czas wojny», (Пепел святых. Путешествие в Герат в военное время)*. Чтобы подчеркнуть важность этой поездки, следует добавить, что для того, чтобы попасть в эту провинцию и второй по величине город страны, пришлось преодолеть несколько сотен километров, сквозь местность,охваченную военными действиями. Сикорски была предпринята попытка получить информацию об убийстве 30 советских офицеров и членов их семей в марте 1979 года оценки состояния памятников в этом районе страны и нужд сельского хозяйства (эти данные предназначались для британской организации помощи Афганистану). Эта поездка принесла ему наибольшую известность. Он был одним из немногих представителей западной цивилизации, который побывал в этих местах в 80-х годах прошлого века. Он сделал много фотографий для World Press Photo Award. В том же году он опубликовал свою книгу об этом регионе мира под названием «Soviet motives and Western interests».

Последний раз он побывал в Афганистане в период проведения церемонии по выводу советского воинского контингента в составе большой группы журналистов он наблюдал прохождение колонны БТР по мосту через реку Амударью. Последним из солдат Афганистан покинул командующий 40-ой Армией генерал Борис Громов (который впоследствии стал министром обороны Россия), хотя и с улыбкой, но, подобно капитану покинул тонущий корабль последним**.

Радек Сикорски по-прежнему интересовался Афганистаном. Он предупреждал о том, что Афганистан оставляется на произвол судьбы и понимал, что это не конец войны для его жителей***.

* - надеюсь со временем выложить тут некоторые страницы из этой книги Сикорски.

** - странно читать, как двадцать лет спустя в польской печати повторяются штампы советской пропаганды того времени,тем более, что указанное широко растиражированное в своё время утверждение, было не совсем точно.

*** - И так - плохо, и этак - не хорошо. Совершенно польский взгляд на восточных соседей.

Prochy Świętych. Afganistan Czas Wojny

Prochy świętych to pasjonująca historia pełnej niebezpieczeństw podróży przez Afganistan, jaką w 1987 r. odbył Radek Sikorski(wtedy uchodźca polityczny z Polski, korespondent wojenny a dzisiaj jeden z najlepiej znanych polityków, który jako minister obrony narodowej wolnej Polski uzasadniał konieczność wysłania naszych żołnierzy do Afganistanu.)
Autor z reporterską pasją relacjonuje trwającą sto dwa dni wędrówkę przez ogarnięty wojną kraj. Z kałasznikowem w ręku, w towarzystwie i pod opieką mudżahedinów, reporter był świadkiem nalotów, bombardowań i walk. Książka przybliża nam Afganistan, który jest obecnie w centrum uwagi całego świata. Polscy żołnierze jadą do tych samych miejsc, w których autor przekraczał linię frontu. Książka zapoznaje także polskiego czytelnika z afgańską kulturę, religię i historię. Obecne wydanie, opracowane już przez ministra obrony, czyni tę książkę jeszcze ciekawszą. Ponad pięćdziesiąt zdjęć Sikorskiego, w tym jedno uhonorowane I nagrodą World Press Photo w 1988 r., wspaniale oddaje atmosferę pełnych grozy wojennych dni.

РАЗМЕЩЕНИЕ: Prochy Świętych

Не знаю, хорошо ли я поступаю, размещая сейчас несколько фотографий, взятых лет пять тому назад с одного правозащитного сайта. Ныне ни этой страницы, ни её материалов на сайте нет. Однако же рискну. Вашему вниманию предлагаются скорее всего фотосканы (если судить по их невысокому качеству) из книги Р. С. "Prochy Świętych". На одной из них фотография сделанная во время следования колонны моджахедов в Герат и снимок Сикорски, сделанный с него во время работы в одном из убежищ. На другом - всадник в ночи. Использован текст г-на Сикорски.



ИСТОЧНИК: Права человека в России

ПРАХ СВЯТЫХ [отрывок]

…Утром 11 августа я завтракал... когда Надир вбежал в мою комнату с криком: "Самолет, самолет!". "Шутит он, что ли?" – подумал я, и только когда выключил радио, услышал рев приближающегося самолета, такой, что задрожали стены.

Я бросился искать ботинки, успел схватить фотоаппарат. Выбежал из дома. Толстые жабы попрыгали из-под моих ног и спрятались в рисовом поле. Моим первым движением было – прочь из дома. Почему? Может, надо было остаться внутри? Если бомба упадет рядом, то так и так никого в живых не останется, а если нет – глиняные стены задержат осколки. Годом раньше в Нангархаре я попал под бомбежку "кассетными" бомбами. Они, взрываясь, распадаются на десятки меньших зарядов, которые, в свою очередь, рвутся на множество осколков. Если бы я тогда выбежал из дома, наверняка бы такой маленький (по размеру, но не по убойной силе) осколок достал меня, ибо двери нашего дома были ими утыканы.

В этот раз, однако, я удирал что было сил в ногах. Краем глаза заметил женщин из соседнего дома, они бежали в противоположном направлении. Амануллах уже нашел себе укрытие в отдалении, метров пятьдесят от дома: две невысокие глиняные стенки, отгораживающие тропинку, вдоль которой проходил высохший ирригационный канал, служивший дополнительным укрытием. Я всматривался в небо, стараясь увидеть самолеты. Четыре блестящие на солнце стрелы, предположительно СУ-17, летели высоко, около 3000 метров над нами, там, где их не достанут стингеры. Сбросили ли они уже бомбы? Обычно этого не узнаешь, пока бомбы не взорвутся. Сколько секунд еще осталось? Где они упадут? И в этот самый момент, прямо над моей головой, от машин оторвались искры и начали падать, увеличиваясь на глазах. Я вздохнул с облегчением – при таком направлении движения они должны пройти мимо нас, мы – в безопасности. Через минуту бомбы и самолеты исчезли из видимости, рев двигателей стих, не было слышно даже взрывов.

– Посмотри, посмотри! – Амануллах показывал рукой в направлении, куда должны были упасть бомбы. Над полосой деревьев медленно вырастали четыре огромных столба пыли. Вскоре ветер перемешал их, превратив в гигантский узел. Несколько парней, которые, как и мы, спрятались во рве, стояли теперь, задрав головы. Мне были видны их цветные вышитые шапочки, когда они, как завороженные, всматривались в этот дикий пейзаж. Женщины по другую сторону поля стояли молчаливой группкой и, забывшись, опустив покрывала, смотрели. Туча пыли беззвучно росла, приобретая очертания огромного, вознесшегося над долиной гриба, и только через несколько минут начала рассыпаться. Частички пыли опускались на землю тонким покрывалом, солнце выглядело как во время затмения. Чувствовалось, что происходит нечто страшное. Может быть, такой настрой задавал цвет пыли – это был цвет глиняных кирпичей, из которых здесь строят дома. Бомбы рвались посреди деревни. Мы с Амануллахом смотрели в разные стороны, нам как будто было стыдно за то, что мы остались живы.

Мы нашли какие-то два мотоцикла и поехали к разбомбленной деревне. Первый раз за две недели я оказался вне нашего укрытия. Приятно было ехать межами среди полей спелой пшеницы и риса, широкими дорогами, обнесенными глиняными стенками и рядами деревьев, по деревянным мостам, перекинутым через ручьи и каналы... Деревня называлась Кошк-е Серван. На улицах не было ни души – все побежали на помощь. Какие-то дети показали нам направление. Мы поехали глубоким ущельем, склоны которого образовывали высокие, в несколько этажей, глиняные стены домов. Местами дорога проходила через тоннели, полные тени и прохлады. Разве можно было устоять перед искушением укрыться в таком тоннеле, который, казалось, защищают расположенные над ним этажи?

Когда мы приехали на место, более тридцати тел уже было найдено, и еще сорока человек жители деревни недосчитывались. Десятки людей раскапывали руины разрушенных взрывами домов. Среди обломков торчали куски стен, мелькали яркие сатиновые покрывала. В уцелевших углах были видны шкафы с посудой, кухонная утварь, поломанные рамки с фотографиями, матрацы, одеяла. Мы переходили от дома к дому, топчась по разному мусору, выступающему из щебня.

Вдруг раздался крик. Мужчина в белом тюрбане и с белой повязкой, закрывающей его рот, махал руками и кричал, что заметил среди обломков какое-то движение. Все бросились копать, поднялись клубы пыли. Толпа замерла в ожидании. Без сомнения, под кучей щебня был кто-то живой. Мы услышали тихий писк, что-то пошевелилось. Люди отбросили деревянные лопаты и стали выбирать землю руками. Раскидали пласт мелкого щебня, и показалось живое создание – кот. Весь какой-то измятый, смертельно напуганный, он фыркал и щурился от слепящего солнечного света.

Коту повезло больше, чем людям. Вместо того чтобы залечь во рвах, они попрятались в погребах своих домов и в тех самых "предательских" тоннелях, которые выглядели такими безопасными. Когда глину раскрошило взрывом, люди оказались в ловушке. Они задохнулись под тоннами пыли.

Я подошел к соседнему дому. Люди раскапывали то, что осталось от погреба, поднимая клубы пыли. Все кашляли. Я приблизился к ним. Вдруг обломки стены осели, и глазам собравшихся явился небывалый вид: в нише погреба, под аркой, которая каким-то чудом уцелела, на корточках сидела женщина, укрытая вуалью, и около нее – двое маленьких детей. Они вздымали руки к небу, как будто хотели вырваться из развалин и, одновременно, благодарили за спасение. Один из детей улыбался. Пыль не пригасила ярких красок шелка, которым были расшиты одежды женщины, складками спадающие на землю. Одежды детей, их лица, оголенные плечи были бледные, белые, словно присыпанные мукой. Никаких повреждений на них не было. Не было и следов крови. Все трое были мертвы.

Страдающее лицо женщины укрывала тонкая муслиновая вуаль, придавая ее облику удивительное величие. Зачем она укрыла лицо этой вуалью здесь, в собственном погребе? – спрашивал я сам себя. Когда дом над ними стал рушиться, пыль начала заполнять их укрытие и она поняла, что смерть близко, в моем представлении, она должна была лихорадочно хватать воздух. Неужели в последние минуты своей жизни она думала о том, чтобы, когда ее тело будет извлечено и предстанет глазам людей, выглядеть так, как предписывает обычай, и в последний раз закрыла лицо вуалью?

Тела женщины и ее сыновей извлекли из развалин, завернули в полотно и положили в мечети, рядом с уже лежащими там пятью или шестью телами. Это были тела детей, ни один из них не дожил до шести лет, все они родились уже во время войны. Теперь они лежали здесь, не поврежденные, потемневшие и твердые, с вытянутыми руками, как манекены. Какой-то старец наклонялся над каждым по очереди и отирал им лица концом своего тюрбана.

Потом, в Лондоне, эту сцену, снятую на слайд, через увеличительное стекло рассматривали два художественных редактора. "М-м-м... Неплохо, неплохо...", — говорил один другому, одобрительно кивая головой.

Глядя через объектив фотоаппарата на эти сцены, я чувствовал себя так, будто за кем-то бесстыдно подглядываю. Нет ничего более интимного, чем минута смерти, и уходящий бессилен укрыться от чужих глаз. Щелчок фотоаппарата резал мне слух. Я чувствовал, что только тишина приличествует этому моменту, только тишина может почтить память умерших и уважить горе близких, но заставлял себя браться за фотоаппарат. Я понимал, это – единственный способ заставить весь остальной мир задуматься о судьбе этих людей. Мне казалось, что афганцы возносят к небу руки в безмолвном крике: "Посмотри, что с нами сделали! Иди и расскажи об этом каждому!"

***

... Каждую минуту мы могли наткнуться на профессиональных убийц: десантников или советских коммандос из отряда спецназа. Обычные солдаты-призывники – это другое дело. В большинстве своем это были запуганные своими офицерами, не желающие воевать ребята. Нескольких я знал лично.

Годом раньше в лагере Абдула Кадира я познакомился с тремя советскими солдатами, сбежавшими из оккупационных отрядов:Владиславом Наумовым, Сергеем Бусовым и Вадимом Плотниковым. Они рисковали жизнью, однако перешли на сторону повстанцев. Афганцы ловко использовали их для пропаганды и обучения.

Вадим приехал в Афганистан уже с мыслью о побеге. У него был дядя в Бостоне, и он мечтал там осесть. Он намеренно оскорбил офицера в своей части, надеясь, что в наказание его пошлют в Афганистан. Через неделю после прибытия сюда он дезертировал.

Сергей не планировал побега. Когда мы познакомились, он был весьма этим всем измучен. Выкуривал одну или две пачки сигарет в день – в зависимости от частоты бомбежек. Каждый день мы взбирались на вершину прямо над нашим лагерем, таща с собой ракету "земля-воздух", которой собирались сбить один из пикирующих реактивных самолетов. Вой их двигателей вызывал у Сергея нервные судороги. Этот русский был родом из Перми. Только здесь, в Афганистане, из книжек, присланных ему русскими эмигрантскими организациями, он узнал о том, что вокруг его родного города существуют десятки лагерей принудительного труда. В Афганистане он был водителем бронетранспортера в Баграмской дивизии, расквартированной возле Кабула. Ему едва исполнилось девятнадцать, когда он дезертировал из страха перед террором "стариков" – солдат, прослуживших больше года. Однажды они избили его за то, что у него не оказалось иголок с белой и зеленой ниткой. "На следующий день мне снова досталось, потому что у меня было три иголки, а "старик" решил, что одна – лишняя". Другой раз Сергей уже лежал на своих нарах, когда двух "стариков" разобрало "состязаться". Один из них велел Сергею облить другого холодной водой. Он орал на него. А другой сказал: "Только попробуй – убью". В общем, что бы Сергей ни сделал, это был для "стариков" повод задать ему очередную трепку.

Солдаты голодали, потому что старики отнимали их пайки. С голоду некоторые рылись в мусорных баках, искали объедки. "Но в письмах домой я писал, что все в порядке, питание хорошее, еды много. Почту в Россию перлюстрировали, и письма с жалобами просто уничтожали. И в тот день, когда я убегал, у меня в кармане было письмо к матери. Я снова писал ей, как нам тут хорошо, и чтобы не беспокоилась, что я не получаю достаточного питания". За все время моего пребывания в лагере Сергей ни разу не отказался от предложения поесть, даже если только что перед этим встал из-за стола.

Владислав был упрямым "диссидентом". Родился в Сталинграде-Волгограде, был сержантом 66-й бригады, размещавшейся в Джелалабаде. Рассказывал, что в его отряде один "старик" убил рекрута за то, что тот по ошибке надел не свой плащ. Владислав говорил: "Все это было ложью с самого начала. Когда садились в самолет, офицер сказал, что летим в Польшу. Боялись, что дезертирство начнется еще раньше, чем мы попадем в Афганистан. Представь себе наше отчаяние, когда мы обнаружили, что оказались в Кабуле. Мы были как заключенные на этой базе – кругом минные поля и колючая проволока..."

На посту около Джелалабада Владислав передал повстанцам немного оружия. Кто-то донес на него, и Владислав оказался в тюрьме. "Майор Макаров из КГБ приказал налить в мою камеру хлорированной воды. Стоял в ней по щиколотки, а ядовитые пары жгли мне глаза, нос, горло. Целый месяц я получал 150 граммов хлеба в день, и каждый же день получал "в лоб". В конце концов я согласился проводить Макарова к своим "сообщникам", но сказал ему, что они приходят в деревню исключительно ночью. Ночью мы пошли, и когда меня освободили, чтобы найти людей, я, что было сил в ногах, рванул по улице, а потом переплыл реку. Патруль КГБ стрелял мне вслед, но у меня такое впечатление, что целились они выше моей головы".

Я им верил – все трое убежали в одно время независимо друг от друга. Случайно попали в одну и ту же партизанскую группу, их держали вместе. Когда я с ними познакомился, они уже два года воевали на стороне повстанцев. Первый год они провели в заключении в Пешаваре. Вырвались оттуда и более десяти часов убегали через город – трое русских среди тысяч афганцев. Партизаны настигли их уже у самой цели – перед консульством США. Удивительно, что, несмотря на побеги, эти русские солдаты заслужили доверие афганцев. Видимо то, что они стремились пробраться на Запад, а не вернуться в Советский Союз, и убедило командиров повстанцев, что эти трое – настоящие дезертиры.

Кажется мне, что Владиславу запала мысль принять ислам. Они не знали даже основных молитв, только двигали губами, делая поклоны, которые они называли "зарядкой". Абдул Кадир, который был их командиром, похоже, понимал это, но не возражал. Караван, с которым я приехал в лагерь, привез несколько коробок сигарет Dunhill и видеокамеру. Днем Сергей снимал, а вечером мы смотрели результаты его усилий на экране маленького телевизора, притащенного сюда на ослином хребте и подключенного к лагерному генератору. К сожалению, наша "видеотека" состояла из единственного фильма – детектива Агаты Кристи, который мы пересматривали изо дня в день, до тошноты. Для афганцев Сергей, Владислав и Вадим были не дезертирами, а русскими моджахедами. Я говорил с ними по-русски. Партизаны не понимали этого языка, и, в сущности, могли принимать меня за русского, который вместе с земляками планирует побег. "Земляки", однако, радовались, что пользуются доверием партизан, о чем свидетельствовали три лучших автомата Калашникова, отданные им.

Опасности, которые мы делили целый месяц, сблизили нас. Ребята отличались великодушием и спонтанностью – чертами, которые так привлекают иностранцев в русских. Они опекали меня. Например, когда мы вместе ночевали на крыше дома Кадира, они клали меня в середину, где безопаснее. После двух лет службы в отряде они были в отличной физической форме и могли ходить намного быстрее, чем мог я. Когда после нападения на гарнизон мы уходили в горы, нас атаковали самолеты. Сергей и Владислав не вырвались вперед, чтобы быстрее спрятаться от опасности, а остались со мной, взяли часть моего груза, и мы вместе добрались до базы, прячась по дороге в пещерах.

Вопреки преобладающему мнению, поляки любят русских. В польской литературе, например, много русских персонажей – положительных героев. К сожалению, часто нам мешает политика. Наши интеллектуалы десятки лет мучаются проблемой польско-российских отношений, на самом же деле все довольно ясно: на протяжении двух последних веков российские режимы рассматривали угнетение поляков как цель своей внешней политики, многократно захватывали Польшу и самую последнюю сволочь навязывали нам в качестве правителей.

Я был рад, что мне довелось подружиться с этими ребятами и что история наших народов не стала у нас на пути. Мы были приблизительно в одном возрасте, и даже вместе вспоминализнаменитую польскую агитку – фильм "Четыре танкиста и собака", который имел известный успех в деле воспитания нас в духе коммунистических идеалов. Я и сейчас невольно улыбаюсь, когда вспоминаю моих советских друзей. Наверняка таких же ребят было много и по другую сторону – это не были мои враги.

Владислав, Сергей и Вадим приносили партизанам несомненную пользу. Я вспоминаю, как Сергей, буквально "приклеив" ухо к наушнику радиостанции, подслушивал переговоры вертолетчиков. Во время атак они монтировали тяжелые пусковые станки для ракет, наводили их на цели и стреляли. Однажды Владислав выпалил в направлении атакующих бомбардировщиков и, похоже, сбил один из них. Я видел, как снаряд взорвался рядом с самолетом, а позднее сообщили, что самолет упал на землю.

Наши русские моджахеды хотели взорвать плотину в Соруби (Sorubi), откуда подавалось электричество в Кабул, но оказалось, что на это не хватило бы взрывчатки. Потом они начали планировать еще более "смачную" операцию – захват советского генерала. Они хорошо знали привычки коменданта гарнизона в Джелалабаде – он каждую пятницу напивался в компании медсестер в гарнизонном лазарете, откуда его пару километров везли на квартиру. Дорога вела через неохраняемую территорию, но генерал чувствовал себя в безопасности, потому что знал, что едет через окруженный многими постами участок, контролируемый правительственными силами. Наши россияне утверждали, что они смогут прокрасться под покровом ночи, переодевшись в форму советских солдат, взяв с собой нескольких партизан для прикрытия. Остальные группы должны в это время атаковать в другом месте, чтобы отвлечь на себя внимание противника. Они хотели, чтобы я пошел с ними и снимал на видео эту акцию. Такая добыча была бы неоценимой для афганцев. Русские никогда не признавали моджахедов противниками; захваченных в плен партизан они считали обыкновенными бандитами, а не военнопленными. Поэтому они категорически отказывались менять их на пойманных советских солдат. Генерал стоил бы, по меньшей мере, нескольких сотен афганцев. К сожалению, нашим русским моджахедам не хватило времени, чтобы претворить свой план в жизнь.

Все трое хотели перебраться на Запад. Афганцы не имели ничего против этого, но ни одно из западных государств не хотело их принять. Это происходило спустя месяца два после того, как несколько советских солдат "редезертировали" с Запада в Советский Союз, и атмосфера в этом смысле была явно не доброжелательная. О дезертирах, которые оказывались в Англии или в Соединенных Штатах, никто не заботился. После десяти месяцев в Афганистане в рядах Советской Армии, и вообще, целой жизни, проведенной за "железным занавесом", эти мальчишки вдруг оказывались в Лондоне или на Манхэттене. Вместо того чтобы помочь им изучить язык или получить какую-нибудь профессию, ответственные за это власти практически бросили их на произвол судьбы – вы теперь свободны, позаботьтесь о себе сами. Одни, без друзей, они становились легкой добычей советских "корреспондентов", которые передавали им письма от родных и уверяли, что им ничего не грозит, если они вернутся на родину. Отчаявшиеся дезертиры поддавались искушению.

Вадим, Сергей и Владислав каждый день слушали радио и знали такие истории. Они знали, что вернувшиеся в Советский Союз дезертиры были тотчас же загнаны в лагеря.

Президент Рейган, правда, обещал нашим трем россиянам, что они смогут поселиться в США, но после его обещания прошло уже шесть месяцев... Я сказал им, чтобы они обратились к госпоже Тэтчер. Специальное письмо увез в Лондон Санди Галл, журналист британского телевидения, однако ответа на него не было. Чиновник из Министерства иностранных дел, которому я передал их письмо, когда вернулся в Лондон, задавал мне вопросы, которые легко было предвидеть: знаю ли я, сколько это может стоить? Отдаю ли я себе отчет, что г-жа Тэтчер вскоре должна нанести визит в Москву? Или, может быть, я имею намерение испортить климат этого визита, чтобы лишить британские фирмы многомиллионных прибылей? А что, если эти трое – наркоманы, с которыми потом хлопот не оберешься? И как вообще я могу гарантировать, что они – не агенты Кремля?

К счастью, пока я ругался с апатичными лондонскими чиновниками, способ вырвать моих друзей из Афганистана нашелся. Они вдруг появились на пресс-конференции в Торонто. Канада предоставила им политическое убежище…

…Дом, и расположенный неподалеку еще один – вот и все поселение. Выглядели они, однако, лучше, чем деревушка, в которой мы провели последние три дня. Тут протекал ручей, из которого поили скотину и поливали огороды. Первый раз за последние дни мы умылись; послужил нам для этого ирригационный канал, который протекал рядом с домом. Хозяин пригласил нас за стол. Мы уже сели есть, когда заметили, что у двери притаился напуганный мальчишка лет трех или четырех.

– Видите его? – хозяин показал на ребенка рукой. — Он играл в поле, а те стреляли в него, так просто, ради развлечения.

Если бы вертолет летел на высоте двести или больше метров, можно было бы подумать, что стрелки приняли ребенка за партизана, хотя в таком случае они бы уничтожили целое селение. Однако они летели не выше пятидесяти метров над землей, а с такой высоты цель различается во всех подробностях. Пули прошли в паре метров от мальчика.

Мне вспомнился рассказанный в Пешаваре случай, который произошел год или два назад в долине Панджшер. Во время наступления партизаны сбили вертолет. Пилот уцелел – выскочил из горящих обломков и пустился бежать в направлении гор. Через несколько шагов заметил, что со всех сторон к нему приближаются афганцы. Тогда он остановился, посмотрел вокруг, понял, что бежать некуда, развернулся и пошел обратно, в самое пекло.

Какой шанс уцелеть у него был? Может быть, пятьдесят процентов. Афганцы вообще предпочитали брать русских живыми, чтобы потом показывать их журналистам, если только азарт битвы не толкал их к обратному. Тот, однако, выбрал смерть, потому что был убежден, что его ожидают пытки. Впрочем, я думаю, что он только наполовину верил рассказам, которые распространяло советское командование, о зверствах партизан по отношению к военнопленным. Пилот реактивного самолета не в состоянии различать людей, а только долины и скопления домов; из кабины же вертолета отчетливо видно, что и кого ты атакуешь. Пока партизаны не достали стингеры, вертолеты часто кружили над деревнями, методично их уничтожая. Дети и женщины в ярких одеждах хорошо различались на фоне серой земли.

Потом, в Лондоне, я смотрел телепередачу, в которой показывали советских вертолетчиков. Они собрались на аэродроме, за ними были видны исполинские призраки вертолетов, которые выруливали на свои позиции. Пилот был молодой, наверное, лет двадцати, не более, красивый, в шикарной кожаной куртке и зеленой полевой "афганке" на голове. На его лице появилась грусть, когда он рассказывал, что произошло с его товарищами: через сорок секунд после старта в вертолет попал стингер, который пробил боковую обшивку. Пилот погиб сразу, управление принял радист. Запись его последнего разговора с базой сейчас заглушало интервью.

– 7501, что у вас? – спрашивает диспетчер.

– Прощайте, ребята! – откликается радист.

Он говорил что-то еще, но прием ослаб и его последние слова утонули в шуме, потом раздался треск, как если бы нажали выключатель, и контакт прервался.

– 7501, немедленно прыгайте!"– кричит диспетчер, – 7501, слышишь меня?!

Ответа не было.

– Труднее всего примириться с потерей близких тебе людей, – говорил тот пилот с аэродрома. – Год мы прослужили вместе. Это были отличные парни...

Несколько солдат запели грустную песню под названием "Черный тюльпан". Так назывался самолет, которым из Кабула в СССР перевозили тела их погибших товарищей.

Отличные парни. Нет в их глазах фанатизма, они не радуются тому, что были в Афганистане. Так почему же они должны были сами умирать и убивать других "отличных парней" – моих афганских товарищей?

Поразительно, но, когда я смотрел в лицо человека, который мог меня убить, я не чувствовал к нему ненависти.

Почему они сражаются против афганцев, все время спрашивал я себя, пересматривая записанное на видео интервью? Почему они участвуют в этой грязной войне, если это вовсе не их война? Должны же они понимать, что воюют с обыкновенными афганцами, а не с мифическими наемниками из Китая и США. Спустя восемь лет войны это стало очевидным не только для солдат на фронте, но и для всех в Советском Союзе.

Известны случаи, когда уже в первые месяцы войны призывники из Узбекистана и Таджикистана отказывались идти в Афганистан; россияне же отбывали службу без всяких протестов. Некоторые родители пытались уберечь своих сыновей от Афганистана, подкупая офицеров в военкоматах. Но движения протеста против войны в СССР не было. Только Андрей Сахаров с самого начала резко выступал против.

Дальше в той телевизионной программе репортер, который брал интервью у пилота, разговаривает на московском кладбище с обычной русской женщиной. Средних лет, полная, загрубевшие от тяжелой работы руки, одета в яркое фиолетово-оранжево-зеленое платье, лет двадцать назад вышедшее из моды... Вместе с другими, такими же, как она, женщинами организовала неформальную группу "кладбищенских матерей". Каждая из них знала все о погибших сыновьях своих подруг. Знали и где они погибли, но слово "Афганистан" не могло быть написано на надгробьях. Только недавно власти позволили формулировку "Погиб при исполнении интернационального долга".

– Всех их привезли в цинковых гробах, мы не могли на них посмотреть, не могли попрощаться, – рыдала женщина. Она говорила, стоя перед надгробным камнем из черного мрамора, на котором гордо сияла красная звезда.

– Я все время думаю о нем. Помню, какие письма писала ему каждый день, когда он пошел в армию. А с тех пор, как получила похоронку, все время виню себя в том, что мои письма были такими... патриотичными. Помню, в одном письме я цитировала "Песнь о Соколе" Горького, где он говорит, что лучше прожить только двадцать лет, но пить свежую кровь, чем жить вечно, питаясь падалью. Вы понимаете? Может быть, если бы я его так не настраивала, мой сын был бы жив.

Мне трудно было искренне ей сочувствовать. Представляла ли она себе, за что на самом деле воюет ее сын, когда укрепляла в нем патриотический дух? Едва ли, скорее всего, она бездумно "глотала" то, что преподносила официальная пропаганда. Думала ли она об афганских матерях, горе которых было результатом "патриотизма" ее сына? Да, она права: она виновата в гибели своего сына. Она, как и миллионы россиян, считала, что ее патриотический долг состоит в том, чтобы поддерживать свое правительство, когда оно решает вторгаться в чужие страны. Что ж, это самое правительство послало ее сына убивать сыновей других родителей…

Печатается в переводе по изданию: Radek Sikorski, "Prochy Swetych. Podroz do Heratu w czas wojny". Wydawnictwo ALFA-WERO Sp. Zoo. Zam 1133/94

ДОПОЛНЕНИЕ
Фото Радека Сикорски из его афганского рейда 1987 года.


для увеличения
нажать на фото

Сикорски часто вспоминает времена, проведенные в Афганистане. Например, он писал: "Тебе нужен "калаш" - неожиданно спросил он. Решение далось нелегко, я ведь был журналистом, а не солдатом, и поэтому не должен был держать в руках оружие, но... Какой смысл был придерживаться конвенций, если враг совершенно не считался ни с какими договорами...* За оружие я был благодарен. Металл автомата еще не стерся и не был ни исписан арабскими лозунгами, ни оклеен липкой зеленой лентой. Год назад я научился стрелять из автомата Калашникова. Научился целиться, научился как надо чистить - в общем, умел все что надо... Тем не менее я, ни секунды не сомневаясь, использовал бы автомат. Мы каждую секунду могли столкнуться с профессиональными убийцами - десантниками или солдатами советского спецназа. Задача этих солдат - засады на вражеской территории, такие задания рядовым призывникам не поручали. Если только я сам бы не стал жертвой этих "специалистов", не колеблясь сразу бы убил любого из этих бандитов. Призывники - это другое дело. Большинство из них это хорошие ребята, запуганные своими командирами. Я знал нескольких таких (...) Вскоре мы должны были атаковать советские казармы. В дневнике я писал, что через несколько месяцев слова "если я погибну" или "если доживу до следующего дня" могут показаться смешными. Но теперь-то совсем не смешно. Мы будем атаковать пост и скоро начнут свистеть пули. Скорее всего кто-то из нас погибнет... На моих коленях лежит "калашников". Оружие придало мне спокойствие. Была война, а у меня было оружие. В одном кармане у меня был карамельный батончик, в другом граната, а на бедре болталась фляга с водой. С надлежащим уважением очистил дуло оружия. Что до ремня, то он мне никогда не жал. В подсумке на ремне болталось 6 обойм с 30 патронами каждая. Еще одну обойму я зарядил в автомат - должно было бы хватить. Во время ночной атаки на казармы я расстрелял три обоймы, но как понял, напрасно - все пули только откололи крошки от каменных плит" (фрагмент перевода статьи газеты "Литовский курьер", Вильнюс, 4 августа 2011).

* ещё бы, уже год он умел целиться и знал куда стрелять. Дальнейшие рассуждения г-на Сикорского не нуждаются в комментариях.