Эдуард (Эрик) Владимирович ПУСТЫНИН, Eduard Pustinin [1965, ст. Старотитаровская, Краснодарский край] российский литератор, прозаик, поэт, член СП Москвы. Участник б/д в ДРА (ноябрь 1983-1985, механик дальней связи, Кабул*). Кубанский гос. ун-т (не окончил), работал дворником (1989-90 в Москве), грузчиком, воспитателем. Публиковался в журналах и литературных альманахах: "Студенческий меридиан" (июнь 1991, стихотворение «Словно и не было тебя вовсе»), "Поэзия", “Новый журнал”, “Континент” (№ 69, 1991, подборка стихов, стр. 200-203, pdf 6 245 КБ), "Знамя" (1991, № 12), “Время и мы” (№ 115, 1992), “Новый Мир” (1993, № 5; предисловие С.Залыгина); “Кулиса НГ” (1999, № 1), "Дружба Народов". Произведения переводились на англ., нем., франц., итал., польск., сербск. языки. Жил (в середине 1990-ых) в Москве.
* по контексту романа местом службы автора скорее всего мог быть 103 отдельный полк связи в/ч 52011), стоявший в Кабуле в двух км. от штаба 40-ой армии. Служивший в этой части в начальный период её пребывания Генн. Ник. Катаев (апр. 1980 - сент. 1981), описывает это подразделение так: "Наше подразделение связистов, по численности близкое к роте, называлось «группой узлов», оно было оснащено рядом специальных машин, поддерживавших связь 40-й армии с Союзом, — две машины были на базе «ГАЗ-66», а остальные — «ЗИЛ-131» и «Урал», было еще несколько стареньких 157-х, но их быстро заменили. На новом месте осваивались сами — сами окапывались, сами строились, сами себя охраняли, хотя по штату нас и должны были охранять мотострелки в составе роты и танк... /.../ кабельная связь, «рэлейка», ГТ, «ракушки»; была и одна машина с системой «дельфин» — в кунг нас не запускали, все обслуживание системы, вплоть до уборки полов в помещении, осуществлялось офицерами. Была рота кабельщиков, занимавшаяся прокладкой линий связи, а неподалеку на сопке стояла их дополнительная «ракушка» на случай непредвиденной аварии. Кроме того, по паре машин нашего батальона с офицерами обслуги стояло по «точкам» опять-таки без прикрытия пехоты /.../ Офицеры рассказали нам о том, что, когда мы стояли на краю аминовского сада, душманы хотели совершить на нас нападение из близлежащего кишлака, но старейшины не дали им сделать этого". см: воспоминания Г. Н. Катаева, в сб. Северин М., Ильюшечкин А.,"Я дрался в Афгане. Фронт без линии фронта", ЭКСМО ISBN: М., 2014. Номер части и место её дислокации уточнены по А. И. Бешкарев, Почтовые адреса.
Сочинения: «Афганец. Роман в 35 главах»: роман / Э. Пустынин // Знамя. – 1991. - № 12. – С. 103.; Эдуард ПУСТЫНИН. Афганец: роман / / Э. Пустынин // Время и мы. № 115 – 1992. Тель-Авив. - С. 246-270; Эдуард Пустынин. Хочу женщину! Роман: / Эдуард Пустынин / Кулиса НГ, 1999, № 1, 2, 3, 4, 5, 6.
«АФГАНЕЦ Роман в 35 главах»ТЕКСТ [в фомате PDF 2 454 КБ].
ГЛАВА 1. Свидетельство о праве на льготы
Я тоже „афганец". Несколько лет назад я был там. Жалею? Нет, скорее, наоборот. Удостоверение: „Свидетельство о праве на льготы". Сколько раз оно выручало: гостиницы, билеты, тряпки без очереди, даже в городском транспорте без билета ездил.
Но об Афганистане я не люблю говорить, по возможности избегаю этой темы и не горю желанием встречаться с другими „афганцами".
Я в Афгане ни разу не стрелял (даже по мишеням), служил в связи. „Кто тут пашет в дождь и грязь - наша доблестная связь". О своих армейских буднях никогда никому не рассказывал. Неудобно.
А когда учился в КГУ* и на 23 февраля устраивался вечер воинов-интернационалистов, я притворился больным, мне было очень стыдно. Ведь я всем сказал, что служил в десантно-штурмовои бригаде. Из-за этого и я университет бросил. На 1-м курсе это еще можно было скрывать, но на 2-м появилось бы военное дело, и меня сразу бы уличили во лжи.
* Кубанский государственный университет (здесь и далее - примечания автора).
Живя с ребятами в одной комнате, я все время чувствовал себя неспокойно, я боялся, что зайдет разговор об армии, о ДРА*. Боялся, что кто-то спросит: „Ну как там?" Боялся передач по радио и телевидению, боялся студентов, бывших воинов-интернационалистов. Это была настоящая пытка. Я жестоко и мучительно переживал свой обман. А получился он сам собой.
ГЛАВА 3. Тельник
С Афгана я привез музыкальные часы, индийский дипломат и тельник. Часы подарил брату, дипломат - Сергею Гурьеву, а тельник оставил себе.
Я, как и все мальчишки, мечтал быть десантником и даже писал заявление в Афгане, но перевод в десантники не состоялся и на память я купил в чековом магазине тельник десантника. Когда я вернулся домой, Коля сразу его заметил (он служил в воздушно-десантных войсках поваром, но это не мешало ему рассказывать о своих подвигах). „Я в станице только один, а теперь нас двое будет. Десантники должны другу другу помогать. Десантники по всему Союзу братья", говорил Коля, когда я давал ему трешник на пиво.**
ГЛАВА 4. Десантно-штурмовая бригада
Незаметно для самого себя я сжился с этой мыслью (что я десантник) и на вступительных экзаменах в университет (несмотря на июльскую жару, я был в тельнике) на вопрос одного из абитуриентов, я ответил: В ДШБ.
Но потом я на минуту пожалел, что обманул, но это только на минуту, я еще не мог предвидеть все плоды своего вранья. Тем более глаза мальчишек и девчонок загорались таким восторгом, что устоять было трудно. А сказав одному, что я десантник, я уже вынужден был говорить это всем.
ГЛАВА 5. Военный билет
Военный билет я хранил в чемодане (под кодовым замком), ведь там было написано, что я всего-навсего телефонист. Помню, как я переживал, когда нужно было становиться на военный учет. Дело в том, что становились на учет, как правило, все вместе, все ребята с курса.
И скорее всего, кто-нибудь из них попросил бы показать военный билет. И я бы был разоблачен.
Я выдумывал различные предлоги: некогда, болен; даже убегал, скрывался, чтобы удалось пойти самому. Я так ловко лавировал, что никто ничего и не узнал.
* Демократическая Республика Афганистан. ** Я не пил тогда даже пиво.
Мое положение усугублялось тем, что в одной секции со мной жил еще один воин-интернационалист. Правда, он был не десантник, но мне от этого было не легче. Таким образом, и в своей комнате я не мог полностью расслабиться. А позже я сошелся с Шахратом, так его звали, это когда я уже знал, что меня исключили „за распитие спиртных напитков и недостойное поведение". Мы вместе с ним выпивали, знакомились с девчонками, и Шахрат просил, скажи, что я тоже с тобой в десантуре... И в винно-водочный ездили, без очереди по удостоверению водку брали. Афган вспоминали.
ГЛАВА 7. Бронежилет
Как-то в разговоре я сказал, что продал „там" бронежилет за 100 000 афгани. А потом Леха Лунев где-то достал бронежилет (чтобы бегать в нем - тренироваться), и я впервые видел его так близко. Вот почему Леха спрашивал перед этим, а какие у вас были бронежилеты, как они застегиваются. Я напряг всю волю, чтобы вести себя непринужденно, не знаю, как мне это удалось. Леха напялил на меня (оказывается он на застежках) этот злосчастный бронежилет. И я начал: да от них толку! Мы их ставили и с автоматов прошивали, как нечего делать! Леха согласился со мной, он ничего не заподозрил.
ГЛАВА 8. Наркоман
Девочки спрашивали, скольких ты убил. А страшно? Страшно! Анаши обкуришься и не страшно. Анаши обкуришься и вперед.
С тех пор девочки стали считать меня наркоманом (мне это нравилось), записки писали: „...тебе не кажется, что ты сегодня принял немножко больше, чем обычно".
В армии один старлей тоже меня за наркомана принимал:
- Да ты постоянно обкуренный. У тебя глаза мутные. А я первый раз попробовал анашу только через полтора года после армии. Я ехал в Сибирь, по оргнабору (из университета меня уже исключили), и Серега Фоменко предложил... Я тут же сделал радостный вид и начал играть роль заядлого наркомана. Попробовал, но ничего не ощутил: нужно еще уметь курить, вдыхать полной грудью и по возможности задерживать дыхание. У меня не получалось.
ГЛАВА 9. Градусники
Поведал я всем и историю о нашем солдате с Кавказа, который перебежал к духам и стал главарем банды. У него был свой гарем, жителей он обложил тяжелым налогом. И в конце концов, сами духи сместили его. Не знаю, откуда взялась эта история, я сейчас даже не могу отделить в ней правду от вымысла. Еще я всем рассказывал про градусники.
Подъем. Не встаю. Старшина спрашивает: „Что с тобой?
Заболел". И градусник приносит.
А я градусник под подушку и говорю: „Утерял". Я так несколько раз делал, а градусники по 200 „афошек"* сплавлял.
ГЛАВА 10. Дорога в Ташкент
Шесть человек из нашей учебки распределили в ТУРКВО**, выдали одному из нас документы в пакете, и без сержанта, сами отправились мы в Ташкент.
В Харькове была пересадка, и мы разбрелись кто куда. Нас с Саней Ткаченко взяли возле кинотеатра „Стерео", и до самого отъезда мы с ним маршировали на гауптвахте.
В поезде Валера Брюховец (мой земляк, он в Мары попал) начал выступать, что он командир, документы у него и его надо слушать.
Пришлось заехать Валере в рожу.
В Ташкенте столько всего было, на базаре глаза разбегались, а денег ни копейки, пришлось искать свою часть. Я приболел и попал в медпункт, лежал, читал Конан Дойля. Год назад, когда я в Краснодаре на квартире обитал, рядом „афганец" жил, и к нему друг приезжал. Такая радостная встреча, и меня пригласили. Я в ресторан ходил за вином.
Если бы еще два дня пролежал, меня бы не взяли, но я сам выписался, решил будь, что будет.
* Афгани - денежная единица. ** Туркестанский военный округ.
Принимал прапорщик небольшого роста с располагающим лицом и большими лихо закрученными усами. Он записывал наши данные и одновременно вводил в курс дела. Рядом лежал автомат со складывающимся прикладом. Все косились на него и с интересом разглядывали (в учебке у нас были карабины, за все время стреляли один раз, по 5 выстрелов), самые смелые пытались потрогать.
- Успеете еще, - улыбнулся прапорщик, - мы тут с автоматами и спим. Казарма представляла собой двухэтажное серо-желтое здание. На первом этаже располагался медпункт и общежитие офицеров и прапорщиков.
Распределили по ротам, я попал в 1-ю. Мы уже изрядно проголодались, и как раз нас повели кормить. Столовая, так называемый модуль (новые постройки), длинное вытянутое здание, покрытое шифером.
Нас сопровождал дежурный по роте, простой, общительный парень. Мы задавали ему вопросы, он охотно отвечал, но при этом держал нас на расстоянии.
После обеда сдавали старшине шинели, рюкзаки, все, что привезли с собой. Старшина был здоровый мужчина (в таких случаях разводят руками), с вот такой красной рожей. Громовым голосом он давал ценные указания: „Слышали ли вы что-нибудь о дедовщине?" А мы уже не только слышали, мы видели, правда, нас пока не трогали (пусть привыкнут, говорили дедушки), гоняли своих молодых. А те смотрели на нас с радостью, конечно, теперь им будет легче.
ГЛАВА 12. Шапка
Какой-то солдат, худой, щупленький, маленький пытался отобрать у меня новую шапку.
- Давай сюда, - уверенно потребовал он и, не дожидаясь ответа, потянулся за шапкой. - А у тебя что, нет? - остановил я его. - Я дед, мне новая нужна. Но я не поддался на его уговоры, и он сразу как-то обмяк (как я узнал чуть позже, это был дедушка-стукач, из тех, что пашут до дембеля).
В тот же вечер я написал домой, сперва хотел сообщить, что я где-нибудь в соцстране, но потом все же решил - Афган. Из окна казармы был виден кишлак. Небольшие глиняные постройки - дувалы. Там ходили люди, колючая проволока и минное поле отделяли нас от них. Стоял ноябрь 83-го года.
ГЛАВА 13. Колобаха
Ну что такое казарма? Бетонный пол, от которого тянуло сыростью. Койки в два яруса. Верхние для духов*, нижние для дедушек и черпаков. И конечно же - тумбочка дневального. Без нее никуда. Это корень, основа, каркас казармы. С дневальным шутили. Шутки самые разные. Ну, например, проходит мимо дедушка и задирает дневальному шапку на лоб (чтоб чуб было видно). А другой дедушка говорит: „Ты что, припух, ну-ка надень как положено".
Перед сном дедушка, которому не спится, мог подозвать к себе и спросить: „Ну-ка, расскажи, сколько баб на гражданке перепортил".
Каждый дух должен знать, сколько дедушке осталось до дембеля. Не дай Бог ошибешься, не миновать колобахи. Колобаха бывает двух видов. Простая и стереофоническая.
Молодой солдат берет в рот шапку, нагибается и мотает головой, дедушка сначала по ушам его, как кролика, а потом, заключительно - по шее. Это стереофоническая, а простая - просто по шее.
Иногда дедушки проводили с нами беседы: „Год честно отпашешь и все. От этого никуда не деться".
Так дедушки смиряли нас силой слова. И, как и дедушки всех времен и народов, они иногда любили поворчать: „Да что это, разве мы вас гоняем, вот нас в свое время".
Духи тоже бывают разные. После карантина** - одни духи, они уже выслужились перед дедушками, и у них больше прав по сравнению с молодыми солдатами, только что прибывшими с учебки***.
Есть духи русские и нерусские.
Русских духов гоняют все - и русские дедушки и нерусские, а нерусские духи находятся под защитой своих дедушек-земляков.
Кроме этого, у нас были различия между духами с роты и духами с узла. Солдаты с узла не ночевали в казарме и не ходили в наряд. Между ними не было равенства, первые были на ранг выше.
Для того чтобы стать черпаком и пользоваться привилегиями, нужно честно отпахать свой год.
Но бывают исключения, бывают такие, которые пользуются всеми этими благами досрочно, и не потому, что они какие-то особые. Совсем не поэтому. Просто им повезло. Все зависит от должности, должность выделяет и дает право не ходить в наряды, не заправлять утром по нитке постель. Водитель командира,почтальон.
Мы, простые духи, завидовали таким, нам доставалось и за себя, и за того дедушку. Даже в столовой покоя не было, после приема пищи нас припахивал наряд. Мы опаздывали на построение. Старшина нас ругал и с наивным видом спрашивал: „Где шлялись?" (хотя он прекрасно знал, где мы были). Наряд вне очереди.
Когда выдавалась свободная минута, собирались и заводили речь о том, что вот когда мы будем дедушками... И каждый искренне думал, что никого бить не будет и издеваться тоже.
Но до этого было еще целых полгода. Нам казалось, что это целая вечность. Наверно, никогда ни для кого из нас время не тянулось так медленно.
ГЛАВА 15. Матрацы
Осень и зима в Кабуле прохладные. Грязь. Слякоть. В казарме сквозняк. Уже за полночь, скоро начнет светать. Старослужащие сладко спят под несколькими одеялами. Им самое время видеть сны, в которых „водки - бочка, пива - таз и Устинова приказ об увольнении в запас". А мы, согнувшись, дремлем. Холодно. Страшно холодно. Черпаки и деды забрали даже матрацы. А что офицеры, где замполит. Они знают, все все знают, но им легче не замечать.
В 7 утра тишину нарушает бас старшины:
- Рота, подъем. Молодые уже не спят, они ждут этого крика, многие уже оделись****, умываться не положено. Мне сначала не верилось, как не положено, заправил свою постель и пошел к умывальнику. Вернулся быстро. И присоединился ко всем. Койки заправляли - по нитке выравнивали. Черпаки в белых майках, в ярких подтяжках присматривали. Подогревали. Подгоняли: „Быстрей. Быстрей!.." И так до завтрака.
Иногда мне удавалось сбегать. Я уходил за казарму, стоял и смотрел на кишлак, на горы, вспоминал одного деда с дизельной, я был на него зол и собирался отомстить ему, подраться с ним, даже караулил его, пытался поймать одного.
* Духами называют душманов, молодые солдаты тоже почему-то носят имя духов. ** Подготовка в течение двух месяцев. *** Учебная часть (6 месяцев). **** Сапоги и ремень, остальное на себе, спали-то не раздеваясь.
Наша рота вышла из столовой. Пока дедушки перекуривали, мы обязаны были построиться или создать что-то наподобие строя. Это были минуты отдыха, никто не трогал, можно было помечтать.
Из-за пригорка показался старшина.
- В бане все были? Ну что, все помылись? - Нет, не все. Мы не успели, - я сказал это совершенно неожиданно, я никого не хотел подводить (как и все, я боялся стать стукачом, я знал, видел собственными глазами, что меня ожидает в подобном случае). Я просто ответил на вопрос. Ведь мы действительно не успели помыться, старослужащие мылись все отведенное время. - Кто не успел?.. Еще кто?.. Может, еще кто-то?.. - Нет, помылись. Все помылись, - ответил стройный хор молодых голосов.
После этого старшина ушел завтракать, подошел Бык, его кровать была под моей, и он почему-то ненавидел меня.
- Что, стукач?
Бык обладал огромным авторитетом. С ним никто не стал спорить*.
- Нет, я не стукач, разве я кого-нибудь назвал. Я начал оправдываться. Куда там. Ярлык был готов. Этого было уже достаточно. С этого все началось. Молодые начали меня сторониться, их на меня натравливали, всяческие унижения и насмешки надо мной со стороны моего призыва поощрялись дедушками. Это был беспроигрышный вариант.
ГЛАВА 17. Стирка
Стирать мы ездили сами, возили белье и стирали. Солдаты должны были сами стирать.
Загружали белье в стиральные машины. Доставали. Вешали сушить. Работы хватало.
Я всегда изъявлял желание, всего несколько человек, все молодые, и подальше от роты.
В этот раз со мной ездил шустрый паренек из Молдавии. Гуцул. В обеденный перерыв жгли костер, грелись, приходили дедушки из других частей и посылали нас за досками, ящиками. Чтоб жарче было.
Съели припасы, привезенные старшиной. Рядом - хлебозавод. У молдаванина там земляк был. И он принес булку хлеба. Целую булку.
По пути я внимательно следил за местным пейзажем. На улицах мальчишки обстреливали нас гнилыми фруктами, объедками, иногда мелкими камнями и матерились. Матерились они хорошо, у них врожденная способность к языкам. Возле маленького дуканчика** остановились, старшина что-то себе купил.
* Дембеля относились ко мне хорошо, после этого случая я как-то слышал разговор: „А он мне нравился. Я от него не ожидал". Но дембеля не дедушки. Дембеля уже уходили домой.
** Дукан - магазин.
Ехали на открытой машине, и я простудился. Уже в дороге почувствовал слабость, жар, глотать было трудно. Приехали, старшина отправил меня в санчасть.
Санчасть была маленькая. Всего 4 койки. А через перегородку жили прапорщик и младший сержант. У них был магнитофон. И я впервые услышал все эти блатные песни. Еще прапорщик играл на баяне и пел: „Как у нас на озере лилии цветут, и мою любимую Лилией зовут. Уплыву на озеро, и цветов нарву, и тебе, любимая, я их подарю". У него хорошо получалось. От души.
Болеть мне нравилось. Температура у меня несколько дней держалась 39,5 (чуть в госпиталь не отправили). Но чувствовал я себя хорошо и, когда спала температура, я расстроился.
Получку, 9 чеков, мне прямо в палату принесли. И сразу же гонцы от дедушек прибежали - отдай. Я не отдал и попросил прапорщика, чтобы он на все сладостей набрал. Сгущенка. Печенье. Si-si. Пир горой. Дни быстро шли, я уже выздоровел, а уходить не хотелось. Прапорщик все понимал и не выписывал. Я каждый день делал генеральную уборку. Все чистил, мыл и был тише воды ниже травы.
Но потом приехал капитан, начальник медслужбы. Я пробовал просить у него, чтобы навсегда остаться. Помогать буду сержанту. А после армии в мединститут поступать.
Не помогло. Но капитан был не виноват, штатной единицы такой нет. И отправился я снова в роту. Там меня уже ждали... По ночам я мечтал заболеть. И еще раза два попадал в санчасть.
ГЛАВА 19. Автомат
„Добрый день. Обращаюсь к вам с просьбой. Во время службы в ДРА я потерял друга. Помогите мне разыскать его..." Это я после армии обращался в адресный стол Донецкой области, хотел найти Саню Ткаченко.
Но оказалось, „без отчества справку навести невозможно", а отчества я не помнил.
С Саней мы вместе были в учебке, вместе приехали, и, когда от меня все отвернулись, он единственный, кто со мной общался. Он сразу устроился хорошо. Он располагал к себе, с открытым лицом и обаятельной улыбкой. Саня был почтальон. У него была своя коптерка, я приходил к нему, он меня угощал чаем и говорил, что все равно, несмотря на случившееся, он уважает меня больше всех.
Саня хотел, чтоб после армии мы вместе с ним жили у него, в Донецке. „На сестре моей женишься, она такая красивая. Купим черную „Волгу" и будем все вместе на ней ездить".
Я не знаю, как так получилось, что Саня похитил у комбата автомат и продал его за 20 000 афгани Фариду*, а Фарид проболтался. Под трибунал Саню не отдали (автомат был не зарегистрирован, это было личное оружие комбата, поэтому комбат все замял). Саню отправили в другую часть, в Газни, с тех пор я ничего о нем не слыхал.
ГЛАВА 20. „Помпа-27"
На узле не хватало телефонистов, вспомнили, что я механик дальней связи и перевели меня на коммутатор. Я был „за"!
Мне нравилось соединять, делать кому-то приятное. Все начальники служб, зам. командующего называли меня просто - сынок, некоторые даже имя спрашивали, для таких я все предоставлял в первую очередь.
Иногда (ночью) я подслушивал: однажды разговор командующего с нашим комбатом, оказалось, что комбат - пьяница и алкоголик, а начальник штаба - развратник. Еще звонил в Москву, знакомился с телефонистками, договаривался о встрече. Мечтал, как я в форме десантника гордо вышагиваю по улицам Москвы, все на меня глазеют, а телефонистка - симпатичная милая девушка - влюбляется в меня. Для поддержания своего „авторитета" Шурику Шелковникову обещал дозвониться домой - в Новосибирск (до Новосибирска я дозвонился, а дальше...). На обед я ходил редко, часто не ел по два дня, и, когда Новиков или мой дедушка приносили мне хлеба (причем дедушка говорил при этом: „На, жуй, а то сдохнешь от голода, сходил бы пожрать"), я впивался в хлеб и моментально его съедал. Хотел есть медленно, чтобы растягивать удовольствие, но у меня не получалось. А в столовую я боялся ходить, потому что меня там всячески унижали, сперва свои ротные, а потом кухонный наряд припахивал. Иногда я сбегал, и мне передавали ультиматум, чтобы я больше не появлялся на обеде. Я приходил на узел, а мой дедушка упрекал меня, почему так долго обедал. Правда, он меня не трогал. Он был лояльным.
На коммутаторе нас было трое - я, дедушка и еще один молодой, миной ему оторвало ногу. Он выносил бачки с мусором и высыпал их вблизи минного поля. Были сильные дожди, все размыло.
Потом еще одна мина разорвалась. Недалеко от казармы, там камни были, и ручеек бежал. По утрам все здесь умывались. Дедушка меня послал за мылом, я взрыв слышал. Пришел, а дедушки (не моего, другого) - нет.
ГЛАВА 22. Чистка картошки
Больше всего я боялся чистки картошки. Один раз в неделю наша рота чистила картошку, выделялись молодые, ни один черпак туда не ходил. Ни одному из офицеров или прапорщиков никогда и не пришло бы в голову послать старослужащего. Это были неписаные армейские законы.
Людей не хватало, чистка картошки обычно растягивалась с 6 вечера до 3 часов ночи. Естественно, привлекали и духов с узла.
Для меня это было настоящее мучение. Я ведь находился между двух огней. Мой непосредственный начальник - прапорщик - запрещал мне участвовать в чистке, собирался наказывать.
А за мной приходили молодые из моей роты, просили моего дедушку, чтобы он посидел за коммутатором (он всегда им уступал), и забирали меня насильно. Мне не приходилось выбирать, они всегда оказывались сильнее и влиятельнее прапорщика.
Мой призыв уже приближался к черпакам, некоторые уже собирались ушиваться. А тут на тебе - картошка. Как-то застучал Кораблик. Его все избивали и меня ставили в пример.
- Вон смотри, - показывал на меня пальцем Шелковников, - даже он не застучал.
И я был рад, что бьют не меня, а его, и что хоть сегодня меня не трогают, не до меня. Сегодня Кораблик - козел отпущения. Меня тоже заставляли его бить, чтобы отстали, пришлось один раз изобразить что-то наподобие удара. После меня вызывал замполит.
- Как, и ты тоже?
Я молчал.
ГЛАВА 23. „Опера"
Наш узел связи присоединился к общеармейскому, и „Помпу" переводили на „Оперу".
Я радовался, сидел и мечтал. Новая часть. Меня никто не знает, я уже черпак*, ушьюсь, и начнется новая жизнь без издевательств и унижений. Но на „Помпе" я ушиться не мог. „Не дай Бог ушьешься," предупредили меня с роты.
И я пришел в новую часть в форме не по размеру, без кожаного ремня, правда, я его спустил ниже, чем обычно. Меня спросили: „Ты кто?"
Я сказал:„Черпак".
- А почему не ушит. - А не охота, - я постарался быть как можно естественнее, но мне не удалось. - Чарс будешь или тоже неохота. Или может не положено**.
Я уже собирался уходить, но мне сказали: „ Подожди, ремешок поправь". У Валеры Копьеноса навели справку.
- Да нет, он никого не застучал, так просто, чмо. Мы с Валерой (Валеру перевели вместе со мной) не переносили друг друга. Он был под два метра, и над ним тоже здорово потешались, авторитетом на „Помпе" он не пользовался.
Вместе с местными духами мне пришлось мыть полы, и т. д. и т. п., параллельно я пытался улизнуть.
Ходил в гарнизонную поликлинику на прием к невропатологу. Говорил ему, у меня - нервы, но он не реагировал. Предлагал свои услуги в качестве уборщика, не взяли. Снова, как и в помповской санчасти, мечтал попасть в госпиталь, а после службы поступить в Институт. Ходил в особый отдел, хотел устроиться туда. Начальник был мой земляк (телефонный знакомый). Не вышло. Даже садовником в сад Амина хотел. Прапорщик Сосков - мой прямой начальник, тоже земляк, и я хотел с ним искренне поговорить. А он сказал: „Товарищ солдат, почему у вас подворотничок неправильно пришит и ботинки почему не блестят?"
* 12 ударов ремнем ниже спины разделили мою армейскую жизнь на две части. ** Духам и стукачам запрещалось употреблять наркотики.
С Заса* меня перевели на простой коммутатор, а там всего два человека, вместе со мной, теперь хоть на смене я мог расслабиться и отдохнуть.
Мне было 19, водки я никогда не пил, курить не пробовал, женщин не было ни одной.
Я был мальчиком во всех отношениях, писал мамочке письма, заверял ее в своей любви.
И делал заметки в своей тетради: ,,...я никогда не смогу, что-нибудь уворовать у государства, и в то же время не только не помешаю другим это сделать, но даже могу косвенно помочь.
Возьмем, к примеру, сегодняшний день. Кто-то, с риском для себя, пошел в столовую, принес икру, консервы, хлеб; заскочил в сад Амина, набрал полную сумку яблок. Как охарактеризовать его поступок и общественное мнение о нем?
Я бы никогда не пошел на это (хотя словами я подталкивал), и, конечно, не из-за своих принципов, может быть, из-за трусости... я тоже в числе первых с жадностью ел..."
Еще я мучился: „...какую лично мне занять позицию в борьбе с пьянкой, курением, наркотиками... Возможно ли введение сухого закона? Созреет ли человечество. Если нет, то что же будет впереди, например, при коммунизме?.."
Ночью звонили мало, времени было много, дедушка спал, а я читал; у меня нашелся родственник. Советник. Целый полковник. Он был недавно в отпуске и привез мне передачу из дому; яблок и книгу стихов Баратынского.
И еще я попросил у одного прапорщика две фотографии с видом дворца Амина и отправил их маме и брату.
Когда дедушка садился за коммутатор, я закрывался в туалете и выбирал бельевую вошь. Мандавошки. Их называли бэтээрами. Они были крупные, жирные. Селились в складках.
Я несколько раз кипятил ХБ**, с трудом от них избавился.
* Засекреченная связь, у меня допуска не было, и, как появилось, кем заменить, меня сразу же и заменили. ** Гимнастерка
ГЛАВА 25. Второй поцелуй
Один прапорщик начал почему-то читать лекцию о вреде рукоблудия. Рассказывал о своей жене. Вот приду (ему было за сорок) еще ребенка заведу.
С чего это он вдруг?
Скоро у нас на коммутаторе появились женщины. У нее были такие красивые ноги. Потом мы оставались одни (случайно один раз). Она поцеловала меня и сказала: „Бедный мальчик." А первый... В школе нас выпускали на перемену по очереди, сперва выходили отличники. Я выходил самым первым и становился в коридоре возле стены. А она подошла ко мне, наклонилась и поцеловала прямо в губы. Ей тоже было 7 лет.
ГЛАВА 26. Коренной перелом
Дембеля ушли, мой призыв стал дедушками, теперь верховодить стали Гена Грозин и Дима. Дима ходил по казарме и размахивал нунчаками, его слово было закон.
Гена - высокий, стройный, красивый. Мы часто втроем беседовали на всякие эстетские темы. Диму призвали с юрфака, а Гена, как и я, пробовал писать рассказы, стихи, на этой почве мы подружились. Все это знали, наши койки стояли рядом.
И сейчас, все поспешили изменить отношение ко мне. Я стал уважаемым дедушкой. Третьим человеком в части. Привилегии посыпались на меня, как из рога изобилия. Я стал хорошо питаться (нам троим приносили пищу из офицерской столовой).
За коммутатором я почти не сидел, брал с собой книги и читал. После смены часто ходил заниматься в полковую библиотеку, меня охватила жажда знаний. После нескольких дней такой жизни я даже постель перестал заправлять.
А когда меня назначили дневальным (дежурным по части был молодой лейтенант, недавно прибывший из Союза), к тряпке я не притронулся, на тумбочке не стоял. И ночью стал убеждать лейтенанта в необходимости дедовщины, так должно быть, говорил я, ничего не поделаешь.
За все время в нашей части не было ни одного ЧП. Никого не убили, никого не ранили. Одного сержанта (он собирался в военное училище) комбат представил к медали „За боевые заслуги".
Сам комбат получил орден Боевого Красного Знамени. Жизнь текла тихая, в столовой давали сушеную картошку и кенгуру с Новой Зеландии.
На ужин - рыбные консервы из Темрюка*. Сигареты выдавали „Охотничьи" из Краснодара. И в магазинах сок яблочный тоже из Краснодарского края. Приятно**.
На смену мы ходили строем. Узел связи находился в бывшем дворце Амина. И кроме пейзажа, который открывался по дороге, на глаза ничего не попадалось. В Кабуле я был всего три раза: по приезде, по дороге в госпиталь и по дороге на дембель.
Экскурсий никаких не проводилось, ни лекций, ни бесед. На смене делать было нечего. Ходили смотреть на кроликов, комбат их держал для себя. Как-то за этим занятием он нас и застал.
- Что юннаты, невыебанные.
Самым острым ощущением был сбитый над штабом армии советский вертолет, который распадался на части прямо на наших глазах.
* Краснодарский край. ** Я тоже из Краснодара.
ГЛАВА 28. Письмо
Гена Грозин перехватил у Тимашова*** письмо, где он описывал матери свои подвиги: „...пробираюсь с донесением в штаб, везде духи, отстреливаюсь. Уже 18 убил. Еще одного убью, и орден дадут..."
Вот за это историческое послание Гена с Димой и решили его наказать. Как раз вечером принесли спирт, они были навеселе и послали за Тимой.
Я с трудом удержал их. Тима был беззащитный. Типичный маменькин сынок, призвался со второго курса института. Интеллигент в очках.
С этого дня Тима пытался быть поближе ко мне. И в строю рядом стать и в столовой на одну лавочку сесть.
* Дедушка нашего призыва.
ГЛАВА 29. Злостный дедушка
Духов я не бил, но заставлял учить наизусть Гимн Советского Союза и Интернационал.
И дошел до того, что перестал сам стирать себе ХБ . Както на дежурстве припахал одного молодого, и он, постирав, повесил ее сушиться на железной вешалке у дизеля. Чтоб быстрей высохла. Но, видно, слишком близко повесил, вешалку затянуло. Дизель сломался, и весь узел связи пришел в бездействие на целый час. Маленькое ЧП.
Было расследование. Замполит сказал: „Ну что, под суд тебя... Или 30 000 будешь платить".
Но все обошлось, у комбата было хорошее настроение: орден, скоро полковника получит, а замполиту досрочно - капитана. Меня даже не наказали.
В начале зимы я заболел, попал в инфекционный госпиталь (где и проторчал полмесяца).
Госпиталь занимал обширную территорию, несколько одноэтажных модулей. Желтуха... Брюшной тиф... Мест не хватало, развернули палаточный городок. Двое десантников в теплых бушлатах повели на карантин. Душ. Горячей воды не было. Дедушки и черпаки не мылись, духи обязаны были мыться.
Затем все проходили через каптерку. Маленький толстенький солдат с гнилыми зубами требовал деньги, часы...
У меня ничего не было. У рядом стоящего каптерщик забрал ручку*
- Я дед, - возмутился тот. - Ну и что, я собираю коллекцию, - объяснил каптерщик.
Сдали обмундирование, сапоги. Узкие проходы разделяли двухъярусные койки, нижние были заняты. Я взобрался наверх и лежал, ни с кем не вступая в разговор.
Кто-то бесцеремонно подергал меня за ногу.
- Пошли за картошкой. - Я дед, - произнес я тихим голосом, вышло не очень уверенно. Но молодой отстал, ушел доставать картошку сам. В конце коридора стоял телевизор, я тоже пристроился, немного постоял. Даже без ХБ нетрудно было определить, кто сколько прослужил - по прическе, манере себя держать и по пижаме, которая сразу же ушивалась. Один дух объявил себя черпаком, но был разоблачен и жестоко наказан.
Кроватей не хватало, одеял тоже. Столовая - палатка валилась, все не помещались, было 3 смены. Смены ели из одной и той же посуды. Ложек вообще не было. Все жили надеждой попасть в Союз и ждали отправки.
ГЛАВА 31 . Красноводск
Нас прибыло 16 человек, по дороге нас встретил один щупленький чеченец и нагло заявил: „План**, деньги сюда ". И все, в том числе и дедушки, послушно полезли в карманы.
С нами был один десантник. Герой Баграма. Чеченец его выделил особо, начал выворачивать у него карманы, и десантник сам помогал ему в этом, оправдываясь - да разве я б не дал. Ну, честное слово, нет.
* Не простую, а гонконговскую с часами. ** Наркотик, то же, что чарс.
Мне повезло еще в первый день, рядом лежал дедушка с разведроты. Мой земляк. Он пользовался авторитетом. Имел награды. Я с ним повспоминал родные места и постарался, чтобы на наш разговор все обратили внимание. И все пошло как по маслу.
Заправляла группа чеченцев, их было человек десять, но этого было достаточно. Чеченцы не делали разделений на дедушек, духов, черпаков. Для них все были равны. Кто подвернется. Но меня они почему-то не трогали. Все-таки Краснодар - Северный Кавказ.
А Леша, бедный Леша,* летал как последний дух, все дедушки дрожали и старались в палате не задерживаться. То же делал и я. Но я уходил не спеша, всем своим видом показывая, что эти чеченцы не имеют ко мне никакого отношения.
ГЛАВА 33. Лада
Лечили - капельницы ставили. Ничего не болело. Аппетит зверский, кормили хорошо, но, несмотря на это, мы с Лешей питались в нескольких столовых одновременно. В двух своих и еще ходили в столовую для раненых. Я весил всего 58 кг, а до армии 67 было.
Фильмы показывали, на экскурсии возили, на Каспийское море. Библиотека была, и все ходили записываться, книги выдавала девушка со звучным именем Лада.
* Дедушка с соседнего полка.
ГЛАВА 34. Баграм**
Я рассчитывал, что удастся протянуть до дембеля, возвращаться не хотелось, оставалось всего два месяца до приказа. Но отправили. На реабилитацию.
И началась тоскливая жизнь. Кормили плохо. На работу гоняли. Снаряды грузили, килограммов под сто ящики. Строевым заставляли заниматься. Песни петь. А замполит будил всех в 6 утра и бегать заставлял. Все просились в свои части. Не отпускали. Положена реабилитация - месяц.
Я позвонил комбату (нас, связистов, насобиралось человек шесть), и за нами приехал старлей. Мы сбежали.
**Город в ДРА.
ГЛАВА 35. Торговые контакты
Торговля процветала, афганцы, люди добродушные, брали все. Колеса, кондиционеры*, сигареты, сгущенку, консервы, соки, печенье и даже солдатское обмундирование, начиная с шапок и ремней и до нижнего белья включительно.
В основном торговля велась через водителей и наряд военной автоинспекции (на „Помпе", напротив казармы кишлак, в кишлаке жил местный купец Фарид, с ним и имели дело, вещи и деньги перебрасывались через минное поле).
За всю службу я так ничего и не продал, хотя пытался вместе с Геной сбыть колесо. В торговый контакт я вступил только один раз, когда возвращался с реабилитации. У развилки мы остановились.
Там как раз наши танк делали (я тогда впервые побывал внутри танка). Рядом была целая стая мальчишек. У меня было несколько чеков, и я купил у них открытки с изображением девушек**.
Потом я надел шинель старшего лейтенанта. Подходили местные афганцы. Сорбосы*** с нашими ППШ. Хлопали по плечу: „Командор, командор, чарс нужен".
* Кондиционер стоил 25 000 афгани (на эту сумму можно было купить 20 джинсов). ** Не порнографические. ***Воины.
ГЛАВА 36. Домой
Дембельских альбомов я не готовил, фотографий у меня было всего 5 штук, и то сняли случайно, на одной фотографии с собакой. Пса, как и большинство армейских собак, звали Дембелем.
Никаких аксельбантов, подставок под погоны, значков ничего этого я тоже не делал.
Только тетрадь с армейским фольклором:почему до сих пор никто не собрал солдатский фольклор и не издал книгу. Это нужно сделать..." - записал я в своем дневнике.
Билетов на Краснодар не было, и Тима (это тот, за которого я заступался), пригласил меня к себе в Темиртау. Спустя два года мама мне писала: „...ты сразу не поехал домой, где тебя так ждали, ты поехал к другу... прежде чем сказать: „Мама, здравствуй"... ты мне свою одежду вручил и сказал все спалить..."
От друга* я примерно в это же время тоже получил письмо "... Мы не писали** друг другу, и между нами не существует общих тем и понятных слов... Будешь в Питере, заходи, поговорим. Привет, Тим". И фотографию зачем-то прислал - лежит на лляже в солнцезащитных очках. Фотографию я изорвал вместе с письмом.
* От Тимы. ** Я ему первый написал.
1988-1989, Керчь; Москва, 15-18 января 1991 года
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
