ДЕРЕВЛЯНЫЙ, ТАРАС ЮРЬЕВИЧ [11. 09. 1968, Ходоров Львовской обл.], военнослужащий, участник войны в Афганистане (1987), рядовой п/п в/ч 51884 (180 мотострелковый полк 108-й мсд, Кабул, подполк. Н. П. Кравченко), наводчик-оператор. Пропал без вести с оружием (2. 07. 1987). Отец: Юрий Тарасович Деревляный.
МАТЕРИАЛ ПУБЛИКАЦИИ ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА УКРАИНСКОЙ ОБЩИНЫ США The Ukrainian Weekly (VOL LVI № 7 Sunday, 14. 02. 1988) Скачать № в формате PDF: ТУТ
ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ А. Г. БОРОВИКА "СПРЯТАННАЯ ВОЙНА" (все примечания, кроме выделенных rubrica - принадлежат автору)
— Пропавшие без вести? — переспросил Иванов. — Конечно, и такое было. Причем не раз. Вот гляньте-ка на эти списки...
Он протянул мне папку с ворохом бумаг. Я начал читать. Фамилии, имена, отчества, номера частей, даты рождения и краткие справки замелькали перед глазами. Минут через пять взгляд мой, точно клин, воткнулся в самую середину пятой страницы:
"...Рядовой Деревляный Тарас Юрьевич. В. Ч. П/П 518884. Наводчик-оператор. 11.09.68 года рождения, город Ходоров Львовской области. Призван 14 ноября 1986 года Яворовским РВК Львовской области. Украинец. Член ВЛКСМ. Отец: Деревляный Юрий Тарасович.
Пропал с оружием без вести 2 июля 1987 года..."
— Что с вами? — спросил Иванов.
— Я знаю этого человека.
— Деревляного? — Иванов ослабил ворот на шее.
— Деревляного. Более того — разговаривал с ним.
— В Афганистане?
— В Нью-Йорке.
— Погодите минуту. Я должен позвать офицера особого отдела.
Особист, как я и предполагал, оказался человеком крайне немногословным. Без каких-либо запоминающихся черт лица — в этом, видно, и заключалась его главная особенность. Он разглядывал меня внимательно, и в его глазах ясно читалась смесь любопытства и настороженности. По-моему, он никак не мог определить своего отношения ко мне и потому предпочитал слушать, но не говорить.
— Вы, — спросил Иванов, — виделись с Деревляным до или после объявления амнистии?
— После.
— Я понимаю, что вы устали, — Николай Васильевич бросил полтора кусочка сахара в свою кружку, — но без рассказа об этой встрече я вряд ли смогу отпустить вас спать.
Сотрудник особого отдела достал из нагрудного кармана блокнот и шариковую ручку.
— Хорошо, — согласился я, — но за это вы мне подробно расскажете про вашу жизнь, дивизию и войну. Идет?
Иванов улыбнулся.
— Идет.
Офицер особого отдела что-то пометил в своих записях.
Нью-Йорк плавился под перпендикулярными лучами полуденного солнца. Люди чувствовали себя не лучше, чем бройлеры в электродуховке. Казалось, стонали от изнеможения даже призраки некогда роскошной растительности, что много десятков лет назад, на заре прошлого столетия, оказалась погребенной под улицами и домами гигантского мегаполиса. Сквозь кору асфальта прорастали невидимые дикие каштаны, тутовники и дубы. Горожане прилипли к кондиционерам, тщетно охлаждавшим раскаленный воздух, пропитанный асфальтовыми испарениями и приторными запахами отработанного бензина.
Поэтому Крейг Капетас и я несказанно обрадовались, когда наконец добрались до небольшого (по американским меркам) здания, в котором расположилась правозащитная организация "Дом Свободы". В десять часов утра там должна была начаться пресс-конференция* шести бывших советских солдат, когда-то воевавших в Афганистане, но оказавшихся по разным причинам в плену, потом освобожденных и вывезенных в США.
Сопровождавший меня Капетас работал старшим лит- сотрудником вашингтонского ежемесячника "Регардис", предложившего "Огоньку" осуществить двухнедельный обмен журналистами. "Огонек" дал согласие, и я, превратившись в специального корреспондента "Регардиса", должен был через несколько дней вылететь в Атланту, чтобы написать серию очерков для этого журнала.
В моем нагрудном кармане лежало удостоверение внештатного корреспондента "Регардиса", помогавшее
* Пресс-конференция состоялась 14 июля 1988 г.
мне в тех случаях, когда не срабатывало огоньковское удостоверение.
В "Доме Свободы" уже суетились репортеры, устанавливая телевизионную аппаратуру и осветительные приборы. Вскоре послышались шаги и в конференц-зал вошли шесть молодых людей — Мансур Алядинов, Игорь Ковальчук, Микола Мовчан, Владимир Ромчук, Хаджимурат Сулейманов и Тарас Деревляный. Пока они занимали места за длинным столом, ломившимся от обилия микрофонов, я успел взять со стенда несколько брошюрок, выпущенных издательством "ДС". В одной из них я прочел, что четверо участников конференции совсем недавно прибыли в Америку, но Мовчан и Ковальчук живут здесь уже несколько лет.
Наше отношение к солдатам и офицерам, попавшим в плен в Афганистане, эволюционировало по мере изменения взглядов на характер самой войны.
И все же на вопрос о том, как относиться к человеку, закончившему войну не 15 февраля 1989 года, а, скажем, в 1982-м и подписавшему свой сепаратный мир, я до сих пор не могу найти однозначного ответа без всяких там "с одной стороны — так, а вот с другой...". Но, быть может, такого ответа вообще нет?
Началась пресс-конференция. Первым выступил Ромчук. Он поблагодарил за предоставление убежища правительство США и лично президента, который помог освободить их из плена. Много хороших слов было сказано в адрес "Дома Свободы", русских и украинских эмигрантских организаций, позаботившихся о пленниках. Особая благодарность была выражена моджахеддинам. Потом слово взял худенький паренек со светлыми волосами. То был Мовчан.
— Приятно видеть, — сказал он, — что наконец СССР начал беспокоиться о своих же людях — я имею в виду объявленную амнистию. Однако в чем ее гарантии? Пока их нет. — Он говорил с сильным украинским акцентом, время от времени употребляя английские слова. — Гласность не достигла того уровня, когда все вопросы без исключения можно было бы обсуждать в открытой прессе. Что будет с нами, если мы вернемся, а в СССР произойдет очередное изменение политики в отношении пленных? Ведь у нас не будет права на независимую зашиту, мы не сможем обратиться в прессу, чтобы отстаивать себя и свои дела.
Хотя в СССР в последнее время много пишут о нас, были статьи и о Рыжкове*, мы не считаем это достаточным. Мы ничего не слышим о наших товарищах, вернувшихся в СССР из Лондона. Из Швейцарии возвратилось около десяти человек, а не двое, участвовавших в московской пресс-конференции...
Тарас Деревляный начал неуверенно, тихо. Смотрел себе под ноги. Лишь дважды глянул в зал исподлобья.
— Я полностью согласен с тем, что говорилось до меня... ("Это, братец, — мысленно сказал я ему, — у тебя осталось от наших комсомольских собраний — не вытравишь!")* В амнистию, может быть, я бы и смог поверить, но я живу здесь, в Америке, уже три месяца. И мне тут очень нравится.
От этих слов потянуло откровенным подхалимажем, но каким-то уж очень детским. Я невольно поморщился. Так ведет себя беспризорный щенок, стремясь понравиться человеку, подобравшему его на улице в стылый мокрый день.
— Меня Америка приняла, — продолжал он, вскинув голову и тряхнув волосами, — дала мне работу. Я буду учиться. Там, — он почему-то кивнул в дальний угол конференц-зала, — у меня такой возможности не было.
Я опять мысленно спросил его: "Это почему же?!"
Я не хочу возвращаться домой, — он неожиданно усилил голос. — Как отнесутся ко мне люди, если я вернусь? Чисто психологически... Скажут: удрал, а теперь возвратился! Скажут: он предатель!
* Бывший советский военнопленный Н.Рыжков, вывезенный в США, по собственному желанию вернулся в СССР еще до объявления амнистии 88 года. И хотя нашими консульскими работниками в Нью-Йорке ему была гарантирована свобода по возвращении, он, прибыв домой, вскоре оказался в тюрьме. Теперь он на свободе.
— Мне не нужна амнистия! Я буду жить в Америке! Я отрекаюсь от советского гражданства!
Последние слова он почти выкрикивал.
Вернувшись в гостиницу, я долго не мог заснуть и лежал, уничтожая сигарету за сигаретой, прокручивая в голове события, встречи и разговоры последних дней. Прежде всего — услышанное сегодня от бывших военнопленных.
По-разному относятся в Союзе к тем, кто вернулся домой из плена. Особенно к тем, у кого была промежуточная "остановка" где-нибудь на Западе. Как-то раз, выступая перед ветеранами-"афганцами", я сказал, что нельзя огульно охаивать всех военнопленных, необходимо разбираться в каждом отдельном случае.
Послышался свист. Он был мне понятен.
В другой раз пришлось выступать перед собранием московской творческой интеллигенции, где я высказал ту же мысль. Раздались негодующие крики. Но с другим знаком.
Игорь Морозов**, полковник КГБ в отставке, воевавший в Афганистане и написавший теперь уже знаменитую песню "Мы уходим, уходим, уходим...", рассказывал о том, как в самом начале войны его рота получила приказ уничтожить дезертира, убившего при побеге двух советских солдат. "Тот парень, — сказал Морозов, — сейчас ошивается где-то в Штатах. Если он посмеет сюда вернуться, — Игорь посмотрел на свои руки, — я убью его, невзирая ни на какие амнистии". В мае 89-го на концерте в московском Театре эстрады он повторил те же слова. Зал откликнулся на них овацией.
Все еще слыша те яростные аплодисменты, я провалился в сон.
Проснулся под гаубичные глухие выстрелы». ________________________________________________
* «"Это, братец, — мысленно сказал я ему, — у тебя осталось от наших комсомольских собраний — не вытравишь!") В амнистию, может быть, я бы и смог поверить, но я живу здесь, в Америке, уже три месяца. И мне тут очень нравится. От этих слов потянуло откровенным подхалимажем» - это сытое и надменно-пренебрежительное замечание потомственного советского журналиста Артёма Генриховича Боровика и сегодня коробит меня, так же, как коробило много лет назад... и оставляет неприятный осадок. [baktria]
** Игорь Николаевич МОРОЗОВ (1951, Москва), поэт, композитор, автор песни «Батальонная разведка», участник войны в Афганистане, боец отряда «Каскад» КГБ СССР (апр. 1982 – март 1983, Фвйзабад, командировки 1988 и 1989 годы), полковник КГБ в отставке (7. 04. 1992).
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
