В ЗАСТАВКЕ: Железнодорожный мост в Чарджоу, современное состояние, фото ресурса vk.com/amy.derya.
Летом 1917 бывый жандармский обер-офицер Александр Минаевич Поляков, участник Империалистической войны, написал в расчёте на возможную журнальную публикацию, короткие мемуары о своей службе в Отдельном корпусе жандармов. Среди прочего, несколько страниц в этих записках посвящены службе автора в жандармском полицейском управлении (ЖПУ) Ташкентской ж/д в 1910-14 uu. Сокращённый отрывок из этого описания я предлагаю вашему вниманию. Ниже, как обычно, даётся небольшое приложение для тех, кто заинтересуется темой.
<...> В Чарджоу мне было служить лучше, чем в Оренбурге. Городишко это небольшой, довольно приличный, как и все русские города в Туркестане. Улицы там широкие, прямые с арыками текучей воды, обсажены деревьями и везде множество садов, что летом, которое продолжается там почти 6 месяцев, значительно умеряет духоту. Чарджоу, собственно, даже не город, а русское поселение в Ханстве Бухарском, но имеет городское управление, во главе которого стоит воинский начальник, свою полицию {ныне милиция) и прочее городское хозяйство.
Население там смешанное: русские, евреи, армяне, сарты, текины, афганы, персы, дагестанские горцы, грузины, в 1875 году сосланные уральские казаки — вернее, уж их потомки — толпа очень пестрая39. Проживали там и люди европейских национальностей, но этих было немного, преимущественно — служащие на железной дороге: поляки, несколько немцев, два англичанина, один француз, кажется, все.
<...> Большая, величественная река Аму-Дарья: мост в Чарджоу через эту реку имеет отверстие ровно 750 сажен и с береговыми пролетами — 826 сажень — длина моста почтенная, значит, какова ширина реки. Вода в Дарье быстрая, мутная, но здоровая и скоро отстаивается, через полчаса ведро воды становится совершенно чистым. Фарватер реки постоянно меняется, и там, где сегодня была-мель, завтра будет глубокое место и наоборот. Дно в Дарье такое илистое, что когда строился нынешний железный мост* и две фермы целиком свалились в воду, то уже через три дня от них и следа не осталось!
Так быстро их засосала тина! Может быть, не всякий знает, что когда-то Аму-Дарья впадала в Каспийское море и, говорят, что из боязни нашествия в Индию из Европы по этому естественному пути, она была отведена в Аральское море.
* После деревянного, который прослужил десять лет, построенного генералом Анненковым, что в свое время вызвало удивление у всех инженеров. [примечание автора. Об истории строительства моста в Чарджоу см. ссылку ниже - в 6 посте].
Великий Петр, который видел на много лет вперед, хотел опять направить Дарью в Каспийское море, по более природному руслу, и это его распоряжение вырезано на медной дощечке под его портретом в Ташкентском музее.
Это распоряжение, написанное слогом того времени, приблизительно (точно не помню) гласит так: «Понеже Аму-Дарья текла раньше в Каспийское море и представляла натуральный и кратчайший путь в Индию, то направить ее опять по прежнему руслу, дабы нам иметь сообщение с Индией», и еще упоминается что-то о Бековиче, который, как известно, погиб где-то на походе в Индию.
Петр I, если бы жил больше, вероятно, осуществил бы эту идею, но в наше время его идея так и осталась только идейным пожеланием, хотя какие-то изыскания по этому поводу были и какой-то гидротехник, с которым я случайно познакомился, бывший на этих изысканиях, говорил мне, что проведение Аму-Дарьи обратно в Каспийское море вполне осуществимо и даже стоило бы это, сравнительно недорого, тем более, что старое русло Дарьи существует и в данное время.
<...> Много всегда проезжало путешественников по Средне-Азиатской железной дороге, особенно англичан, которые также пользовались этим сухим путем для проезда в Индию и обратно. Только наши русские, кроме едущих по своим делам; офицеры, чиновники и коммерсанты, никогда не интересовались Туркестаном. Я, не предполагая, что когда-либо буду служить здесь, заинтересовавшись Туркестаном, за несколько лет до моего назначения в Чарджоу, нарочно проехал его, чтобы посмотреть этот дивный край.
<...> Мое отделение начиналось от выходного семафора в Мерве, с 842-й версты и кончалось на 1128-й версте за станцией Кара-Кул, что значит «Черное озеро», где находится бывший винный завод Анненкова (теперь принадлежащий французскому акционерному обществу) который выделывает отменнейший портвейн, идущий во Францию, откуда мы получаем его уже с заграничной маркой.
По каким-то условиям этот портвейн не может продаваться ни в России, ни на месте, и, когда я в первый раз был на этом заводе и просил управляющего уступить мне несколько бутылок, то ни за деньги, ни бесплатно он не согласился мне уступить ни одной бутылки, а там, в подземных галереях, портвейну было, вероятно, несколько тысяч сороковедерных бочек. «Тут, — сказал он мне, по-французски, — пейте, сколько угодно», и хоть считать количество выпитого, по-моему, неприлично, все же должен сказать, что выпил я тогда с наслаждением более двух бутылок. Этот управляющий, запасной французский офицер Пине, бедняга, убит в эту последнюю войну, у себя, на французском фронте.
<...> Таким образом, мое отделение шло на расстоянии 286 верст, большею частью по Меровскому уезду, а около станции Караул-Кую, где стоял пограничный столб с громкой надписью «Российская Империя — Бухарское Ханство», переходило в Бухарские владения. Штаб-квартира моя, как сказал я выше, была в Чарджоу. Как видите, служил я, как будто бы, «заграницей».
Хорошо жилось в Чарджоу! Хорошие там были все люди, особенно наше железнодорожное общество, не большое, но удивительное дружное: инженеры Пузына, Бенцелевич, Иноземцев, капитан Чечелев, наш батюшка отец Иордан Ломтадзе с его добрейшей матушкой, заведующий насаждениями на Средне-Азиатской железной дороге Палецкий, который за укрепление песков, когда проезжал Рухлов, был из какого-то маленького чина сразу произведен в действительные статские, за что мы стали называть его «наш генерал», затем подполковник геодезист Максимович, заведовавший какой-то особенной метеорологической, единственной в России, станцией, каких всего во всем свете имеется, кажется, пять или шесть; помощник Пузыны — Волков, контролер Зыкус, наш милый доктор Корбутт и другие. Все это были на редкость хорошие люди. Такими же хорошими людьми были все мои товарищи, сослуживцы на линии Средне-Азиатской железной дороги, из коих Руденко, Шлихтинг, Хенгне (всех не перечислить!) могли бы быть украшением любой воинской части: это были правильные офицеры!
Жили мы тихо, скромно, никого не обижали, и нас никто не трогал. Хорошо живут im окраинах: люди там всегда добрее и сердечнее, чем внутри России. Дружно жили и мы — все офицеры Управления и всегда были рады видеть друг друга, съезжались по 20-ым числам в Ашхабад. Только один из нас, ротмистр Морозов, с душой охранника, влекомый преимуществом охранки и неудовлетворенный службой на железной дороге, ушел спустя некоторое время в Нижний Новгород и хорошо сделал: он портил чистый воздух на железной дороге.
С удовольствием теперь вспоминаю эти дружеские отношения и с грустью должен засвидетельствовать, что на войне в некоторых строевых частях офицеры не жили так дружно, как жили мы, жандармские офицеры, на Ташкентской и Средне-Азиатской железных дорогах. Казалось бы, что на войне, всегда перед лицом смерти, в невзгодах и опасностях, офицерская семья должна была бы сплотиться дружнее, стать крепче, а между тем приходилось замечать обратное: сплетни, интриги, даже наушничество были постоянными явлениями и все это на почве погони за наградами в виде чинов, орденов, получении хорошей должности.
<...> Как чины жандармские, так и государственный контроль на железных дорогах были совершенно независимы от железнодорожной администрации, но железнодорожными преимуществами пользовались на общем основании со всеми служащими. Мы пользовались бесплатным правом двух поездок в год по всем российским железным дорогам лично для себя и для семьи. Это право даже было оставлено для всех ушедших на войну, каковым правом и я воспользовался, когда на войне я никакого отношения ни к Корпусу Жандармов, ни к железной дороге уже вовсе не имел.
Помимо этого, дети наши могли приезжать на все каникулы на Рождество, на Пасху, на лето также бесплатно; я и мои дети ездили в вагоне 1-го класса; врачебная помощь, лекарства, топливо и прочее отпускались или бесплатно, или на льготных условиях, как и другим железнодорожным служащим. Кроме того, нам, начальникам жандармских отделений, приходилось ездить иногда в суд в качестве обвинителей по тому или иному делу, за что нам платили еще и прогонные деньги, а ездили все равно бесплатно по годовому билету, только в таком случае платили не все прогоны, а за вычетом стоимости билета 1-го класса. Мне на Средне-Азиатской железной дороге приходилось ездить и в Ашхабад, и в Самарканд, где в суде вся моя роль сводилась к тому, чтобы сказать: «Поддерживая обвинение против такого-то, прошу применить к нему такую-то меру наказания», — вот и все!
За поездку в Ашхабад мне причиталось прогонных около 82 рублей, а за вычетом стоимости билета 1-го класса 18 рублей, на руки выдавали около 64 рублей. За поездку в Самарканд получал около 45 рублей. Справедливо это было или нет, но эти поездки считались законными, и мне они давали лишних 600—700 рублей в год.
Мы все-таки были служащие железнодорожные, но почему теми же преимуществами пользовались и по Ташкентской и по Средне-Азиатской железным дорогам ташкентские охранники, понять не могу. Хотя Ташкентская охранка была учреждением самостоятельным, но так как только три охранки (Петербургская, Московская и Варшавская) существовали законно, а остальные, как были намечены властью Столыпина, так почти все они, доказав свою несостоятельность, затем были уничтожены властью Джунковского, то и Ташкентское охранное отделение, оставленное Джунковским в числе очень немногих в том виде, как было оно при Столыпине, считалось как бы нелегальным, и офицеры для получения жалования считались к нашему Управлению прикомандированными, что некоторых из них ужасно шокировало. На этом основании, вероятно, они и пользовались теми же железнодорожными привилегиями, как мы, что уже было дико и несправедливо. Делая свои темные дела, они, в сущности, были совершенно бесправные.
<...> Бывали у нас розыски и военных шпионов, которые иногда появлялись в Туркестане с целью различных военных разведок в пользу своих государств. Один такой австрийский шпион, граф Скарьек*, по профессии горный инженер, прожил в Чаджоу девять месяцев и вошел в соглашение с одним рабочим на Аму-Дарьинском мосту, чтобы как-нибудь получать чертежи моста, когда под ним строилась подвесная тележка для постоянного осмотра и ремонта моста снизу. Скарьек часто встречался около него и настолько назойливо (а этот мост имеет еще и большое стратегическое значение), что я предупредил Его Сиятельство: если он будет близко подходить к мосту, то мои стражники (коих было на мосту в мирное время шесть человек, кроме четырех мостовых сторожей; когда же началась война, то мост охраняла целая рота) будут стрелять по нему, по графу Скарьеку.
Ровно за месяц до войны он скрылся, и тогда из контрразведывательного отделения, два-три месяца спустя после его отъезда, пришло официальное распоряжение его арестовать — у нас всегда все делалось поздно! Представьте мое удивление, когда в средних числах ноября 1914 года, в бытность мою во Львове, я узнал, что тамошний городской театр принадлежит этому самому графу Скарьеку! Вот какие люди в Австрии шли в военные шпионы! **
Был у меня случай и с одним афганским шпионом. По требованию того же контрразведывательного отделения я его арестовал и обыскал. Явно предосудительного я у него ничего не нашел, зато обнаружил у него чертежи разной посуды до самовара включительно (может быть, в линиях этих чертежей скрывались другие чертежи, все ведь бывает) и образцы удивительно изящной и нежной чайной посуды для афганского эмира по заказу последнего у известной московской фирмы Кузнецова. Это меня тоже удивило: Наш московский Кузнецов делает стильную восточную посуду для афганского эмира! Впрочем для Эмира Бухарского почти все необходимое ему приготовляется в России, даже его звезды сделаны ювелиром Ганом в Петрограде.
* упомянутый А. М. Потаповым граф Скарбек происходил из рода (Skarbkowie), польских дворян герба Абданк, известного с начала XV века, галицких помещиков и довольно крупных землевладельцев, ещё в XVII веке распавшегося на несколько линий. Один из отдалённых и не прямых предков нашего графа, Stanisław Marcin Skarbek (1780, Обертин — 1848, Львов), был известным меценатом и покровителем искусств, основавшим в Лемберге (Львове) Городской театр на 1460 мест (1833-42), долго носивший его фамилию (ныне театр им. Марии Заньковецкой). Однако, приписывая своему герою владение этим театром в 1914-м году, Александр Минаевич ошибается.
**Скарбеки, между прочим, несколько раз становились причастны к выполнению разведывательных заданий. Наиболее известной в этой сфере стала уроженка Царства Польскаго Кристина Скарбек-Гижицко, в браке Granville (1908-52), капитанша английской "Ителиженс сервис" (Управления специальных операций ), близкая послевоенная знакомая Йана Флеминга, воевавшая в рядах британской против германцев в Абиссинии, Венгрии, Польше и Египте и награждённая многими британскими военными наградами и убитая отвергнутым любовником Мальдауни (ея жизнь и обстоятельства гибели - настоящий сюжет для повести в духе Агаты Кристи). Отец этой Кристины, Jerzy Hr. Skarbek (1875-1930), впрочем, принадлежал к нетитулованной ветви рода Скарбеков.
Отмечу и ещё одно, косвенное, родство: разведённая с мужем графиня Зофья Скарбек, ур. Яблоновская, во втором браке была за известным польским драматургом, бонапартистом и люблинским масоном графом Фредро (пьесы которого многие годы шли в Скапбековском театре в Лемберге), она приходится бабкой или прабабкой, не помню сейчас точно, пресловутому униатскому митрополиту во Львове (с 1900) - Андрею, графу Шептицкому (1865-1944), тоже подозревавшемуся в годы Империалистической войны и тоже не без оснований, в шпионстве против русских военных властей в Галиции; в сентябре 1914 он был подвергнут арестованию и жил до 1917 года в ссылке в Новгороде, Курске и Суздале.
Гербовник Скарбеков: Gajl T. Polish Armorial Middle Ages to 20th Century. — Gdańsk: L&L, 2007. — ISBN 978-83-60597-10-1.
* * *
ПАРА СЛОВ (не моих) о ЧАРДЖУЙСКОМ МОСТЕ
Строительство Амударьинского постоянного моста [по проекту инженера Ольшевского - baktria] имело колоссальное экономическое и политическое значение. Мост соединил два берега Амударьи, установив бесперебойное сообщение между Красноводском (ныне Туркменбаши) и Ашхабадом, с одной стороны, Бухарой, Самаркандом и Ташкентом - с другой.
Сложность строительства заключалась в том, что течение реки было очень быстрым, песчаное дно способствовало периодическому смещению русла и самой реки в разные стороны. Проект моста и строительство осуществлялись под руководством инженера путей сообщения Станислава Ипполитовича Ольшевского. Его помощником был инженер Г.С.Кикодзе, а производителем работ инженер И.М.Харитонов.
Дорога прошла через Чарджуй (современный Туркменабад) - крупный торговый город на берегу Амударьи. Новый мост надежно связал Запад и Восток страны, создавал возможность прямого сообщения Кавказа с Туркестаном. Он стал стратегическим объектом и в годы войн играл особо важную роль для доставки оружия и военных грузов, сырья и продовольствия.
О жандарме Полякове, (то немногое, что удалось найти и уточнить):
Александр Минаевич ПОЛЯКОВ, (Aleksandr Minaevich Polyakov) [1.05.1868 ст.ст. — 25.11.1942 н. ст., Канны, деп. Приморские Альпы, Франция], жандармский офицер, из дворян Области Войска Донского, казак ст. Баклановской, сын офицера (Миная Александровича Полякова, войскового старшины). Закончил нижегородский графа Аракчеева кадетский корпус и 2-е военное Константиновское училище (выпуск 9.8.1888, по 1-му разряду), хорунжий (10.8.1889). В службе в Донском казачьем полку (с 1890), сотник (10.8.1893), подъесаул (15.8.1896). Участник подавления восстания ихэтуаней в Манчжурии (1901-01). Штабс-ротмистр (21.1.1903), ротмистр (6.12.1903).
В Отдельном Копусе жандармов (с 21.1.1903). Адъютант Ярславскаго Губ. Жанд. Управления (далее: ГЖУ), Костромского ГЖУ (с 3.9.1903), пом. нач. Таврическаго ГЖУ в Кеченском порту (с 6.4.1905; нач. полк. М.Д.Загоскин, напоср. нач. - ротмистр И.В.Шереметев - убит 22.5.1906), пом. нач. Тульскаго ГЖУ в Богородицком, Крапивенском и Алексинском у-дах (с 17.12.1905; нач. ГЖУ - полк. В.Н.Шафалович), прикомандирован к Тульскому ГЖУ (с 4.1.1907).
Пом. нач. Тобольского ГЖУ в Тюменском, Туринском и Ялуторовском у-дах (с 3.5.1907).
Из Записки жандармского офицера: "...[родом из Покровского] был у меня унтер-офицер Федор Важенин, который мне несколько раз предлагал съездить в Покровское к Распутину. „Он, — говорил Важенин, — будет очень рад Вам, примет Вас, напоит, накормит вот как! Если надо, и денег даст. У него там целый дворец“. Любопытно было, но унижать себя я не хотел. Я даже несколько раз проезжал мимо Покровского, которое лежит по пути в Тобольск [...] Но у Распутина я так и не был, и ни разу его самого видеть мне не пришлось, о чем теперь сожалею..."
Начальник Илецкаго отделения жандармскаго полицейскаго управления (ЖПУ) Ташкентской ж/д (с 4.4.1910, нач. ЖПУ - полк. А.А.Бабкин), подполковник (6.5.1914).
Орден св. Станислава 3-й ст. (13.4.1908), орден Св. Анны 3-й ст. (1915).
Участник Мировой войны. Зачислен в 7-й Кинбурнский драгунск. полк, 1-я бригада, 7-й кав. див. (16.10.1914, ком. полка 11.11.1914-30.07.1917 полк. В.Н.Заворотько), в действующей армии на театре военных действий (с 27.11.1914). Дважды в отпусках (1915 и 4-6.03.1917 был в Петрограде). Полковник в 16-м ДКП (Донск. каз. полк), с 1920 г. в Донском офицерском резерве, эмигрант. Военный инвалид Умер в Каннах. Дата смерти уточнена по извещению о смерти: Парижский Вестник, Париж, 23.1.1943, № 23. Тело отпето в Архангело-Михайловской церкви в Каннах и погребено там же на Cimetière du Grand Jas.
Мемуарист (написаны: весна-август 1917, сданы в набор журнала "Утро России", однако напечатаны не были, т. к. типография в конце окт. 1917 была конфискована большевиками и наборы рассыпаны). Мемуарные записки П. написаны им в свете обстоятельств новаго времени, в подчёркнуто анти-монархическом духе (неискренность автора в некоторых частях "Записки жандарма" чувствуется даже при чтении спустя столетие). В России они впервые опубликованы в 2002 году*.
Дважды женат: (первая) NN; вторая (с 1908) Евгения Петровна (? - не ранее нач. 1940-ых годов). Сын: Александр (ок. 1901-?), три дочери (на 1911 (?) год - 3-х, 2-х лет и 9-ти мес.).
Один из братьев: ПЁТР (14.06.1862 – 09.06.1935), полковник (ст. 06.12.1910). Командир 6-й Донской отдельной казачьей сотни (3 г. 9 д.). На 01.03.1914 в 5-м Донском каз. полку. Участник Мировой войны. Командир 26-го Донского казачьего полка (06.08.1914–02.12.1915). В резерве чинов при штабе Двинского ВО (с 02.12.1915). На 01.08.1916 в том же чине и должности. В Гражданскую войну – в рядах Донской армии. Ген-майор (05.1920). В эмиграции в Турции и Болгарии (в 1923-24 – в Кюстендиле, затем в Несебре). Похоронен на 91-м участке Центрального Софийского кладбища (Болгария). У него сын: СЕРГЕЙ Петрович, полковник.
* А. М. Поляков. Записки жандармского офицера. / Жандармы России. Политический розыск в России. XV - XX век. Новейшие исследования/ составитель: Владлен Измозик — Санкт-Петербург: Издательский Дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. – сс.482-543. ISBN: 5-7654-2449-X, 5-224-03963-0
Извещению о смерти: Парижский Вестник, Париж, 23.1.1943, № 23
Упоминание: КНИГА ПАМЯТИ казаков и казачек Первого Донского округа Всевеликого Войска Донского. Первый Донской Округ/ составитель – Ю.И.Карташов.
