Двое тихо говорили, Расставались и корили: "Ты такая..." "Ты такой!.." "Ты плохая..." "Ты плохой!.." "Уезжаю в Ленинград... Как я рада!" "Как я рад!!!"
Дело было на вокзале, Дело было этим летом, Всё решили. Всё сказали. Были куплены билеты.
Паровоз в дыму по пояс Бил копытом на пути: Голубой курьерский поезд Вот-вот думал отойти. "Уезжаю в Ленинград... Как я рада!" "Как я рад!!!"
Но когда... Чудак в фуражке, Поднял маленький флажок, Паровоз пустил барашки, Семафор огонь зажёг...
Но когда... Двенадцать двадцать Бьёт звонок. Один. Другой. Надо было расставаться... "До-ро-гая!" "До-ро-гой..." "Я такая!" "Я такой!" "Я плохая!" "Я плохой!" "Я не еду в Ленинград... Как я рада!" "Как я рад!!!"
<ноябрь 1935>
Печатается по тексту последнего прижизненного сборника поэта (июль 1944): «Стихотворения (О Родине. О дружбе. О любви)» [М., ОГИЗ, 1944. - 192 с., 25 000 экз.]
Интересно, что Уткин несколько раз пытался закончить стихотворение строфой, которая содержала бы его собственное отношение к описанному. Варианты эти неизменно получались у него похожими на медузу, вынутую из воды:
У меня мороз по коже, Как подумаю о них. Ведь глупы? А как похожи - Господи - на остальных! ______
Я стоял, как пень на взморье... В этом лепете двоих Я узнал и смех и горе Мук своих И мук твоих. ______
Я стоял - один прохожий Прошептал, глядя на них: "Как глупы... Но как похожи. Господи, на остальных!" ______
"Как (сказал один прохожий) Эти глупые похожи На других, на остальных!"
В итоге поэту хватило и ума и вкуса не портить свой маленький шедевр совершенно излишними уточнениями. В печатные издания эти итоги творческих мук не вошли.
____________________________
Александр Алексеевич СУХАНОВ [25. 05. 1952, Саратов], математик, композитор (6-струнная гитара), бард (песни на стихи Пушкина, П. Шелли, В. Набокова, М. Волошина, С. Маршака, И. Уткина, А. Вертинского, Н. Рубцова и др.). Кандидат физико-математических наук (1977). Преподавал высшую математику в Военно-воздушной академии им. Ю. А. Гагарина, в МГУ в лаборатории вычислительных методов (с 1981). Член Союза литераторов России. Почётный гражданин города Саратова. Лауреат Царскосельской художественной премии (2012).
Иосиф Павлович УТКИН [14/27. 05. 1903, станция Хинган, ныне терр. КНР — 13. 11. 1944, Московская обл.], поэт и журналист. Коммунистический Институт журналистики (вып. 1927). Работал завотделом поэзии в Издательстве художественной литературы. Участник Гражданской войны (май 1920-21) и ВОВ (июль - сент. 1941, ранение; и с июня 1942 в качестве спецкора Совинформбюро, от газет «Правда» и «Известия»). Погиб в авиационной катастрофе. Орден Кр. звезды (21. 2. 1942).
Биография Уткина до сих пор толком не написана, о жизни его известно и достаточно и, вместе - немного*. Отмечу тут несколько моментов для себя и для того, кто пожелает прочесть.
Родители будущего поэта работали на строительстве КВЖД, но в 1914-м отец бросил жену с семью или восемью детьми (2 мальчика и 5 или 6 девочек), отчего позднее все кроме самых старших писались по отчеству Павловичами, хотя этого милого человека звали Израилем. Старший брат Александр (Абрам) был призван в 1915-м году и сгинул без вести на фронте Империалистической войны (по другим сведениям он был жив-здоров в 1921-м). Есть и те, кто пишут, что брата в 1919 расстреляли колчаковцы, и на это пять лет спустя Уткин откликнулся ставшими знаменитыми строками:
Нам обоим Восток зажжённый Неиспытанно души жжёт. И мы оба - с портовым Джоном Исторический пишем счёт.
И когда нам столетия свистнут (Это время вот-вот!), Мы предъявим министрам Из наганов Свинцовый счёт.
Я же говорю, что биография Уткина до сих пор толком не написана. Может брата Александра колчаковцы расстреляли, может на фронте Империалистической войны пропал без вести. А может в 1921 году был жив-здоров. Время "вот-вот", о котором они грезили так и не наступило, но об этом ниже.
Огромная по нынешним временам была бы семья, а сгинула, перемолотая мясорубкой ХХ века, почти не оставив по себе потомства. Одна из сестёр, Хая - в юности застрелилась от любви, другая - Соня тоже совсем молодой погибла под колёсами машины. Были ещё сёстры Иона, Ирина и младшие: Павлина (Инна) и Августа (Гутя). Ирина и Инна, впрочем, скорее всего одно и то же лицо. Мать Уткина была по воспоминаниям юношеского приятеля поэта М. Скуратова: "женщина умная, достаточно грамотная, революционно настроенная <...> Она боготворила своего единственного сына", Семён Бытовой замечает о внешности матери поэта: "высокая, красивая женщина с орлиным профилем".
Окончил трёхгодичную городскую школу, затем - учился в четырёхклассном училище, откуда, однако, на четвёртом году учёбы был исключён - «за плохое поведение и вольномыслие, по совместительству». Примкнул к иркутской комсе. Ею послан был на фронт, потом - рабкором в газеты, затем учился в Комм. Институте журналистики.
Ездил за государственный счёт на Капри к Горькому (в начале 1928 года, с Безыменским, другом своим А. Жаровым и ещё десятком начинающих литераторов, большинство из которых не переживут 1937-38 годы). На первую его книжку стихов (1927) большую и очень благожелательную рецензию написал Анатоль Луначарский.
Хотя Уткин успел повоевать в Гражданскую (май 1920-21), обошёлся ему этот жизненный опыт без тифа, контузий и ранений. В Великую Отечественную (три кубаря в петлицах - батальонный комиссар, был в 1941-м корр. газеты «На разгром врага») ему повезло меньше - в сентябре 1941 где-то под Ельней, кажется, ему оторвало разрывом мины четыре пальца на левой руке.
По воспоминаниям многих Уткин был так хорош собой, что ещё в юности получил от друзей (и вряд ли только от них)) библейское прозвище «Иосиф прекрасный». Сохранились фотографии, на которых он запечатлён в позе Байрона с литографических портретов пушкинской поры - в такой же распахнутой на груди рубашке и зачёсанной копной волос. Теперь это выглядит, пожалуй, плагиатом, но барышни тридцатых писали кипятком и хранили фотографии за подушкой, там, где их матери привязывали к металлическому каркасу нательные крестики.
Образ жизни поэта мало соответствовал тематике его творчества. Склонность к бонвианству, если не сибаритству и вращению "в сферах" отмечали многие современники (некоторые, скорее всего, пеняли ему из зависти). "Гулякой праздным" Уткина не назовёшь, но гулякой - был.
* Исключение составляет небольшой очерк Анны Саакянц, написанный для издания сборника Уткина в 1966 году [Уткин И.П. Стихотворения и поэмы. Л.О. изд-ва “Советский писатель”, 1966, стр. 384].
Одевался броско и по тогдашним скудным временам - дорого. В 1927 он приезжает в Баку для чтения своих стихов: "заграничного покроя вязаный жилет был накинут на его плечи, на ногах, подобно ярко светящимся уголькам, горели красные сафьяновые домашние туфли" (таким он запомнился Эстер Лабезниковой, будущей жене поэта Маркиша). Пролетарский поэт, а ездил в спальных вагонах с коврами на полу, заказывал вино и фрукты в вагонах-ресторанах. Наивная школьница и провинциальная комсомолка Эстер Лабезникова, обратила внимание на подобные излишества, обомлела и сделала поэту выговор, на что получила ответ: "Если пишут хорошие стихи, за них получают деньги. Так почему же не тратить их на проезд в удобном и комфортабельном вагоне и не покупать красивую одежду!".
Когда совсем уже не юная Эстер Маркиш писала свои воспоминания, она заметила по этому поводу: "Вообще-то, Уткин был прав, но мне, чтобы постичь это, надо было преодолеть серьезные препятствия: годы, проведенные в школе, сделали из меня если и не фанатичную комсомолку, то, по меньшей мере, существо с весьма ограниченным мировоззрением". Вот так...
Мировозрение Уткина, впрочем не намного было шире взгляда на жизнь бакинской школьницы Эстер. Имело оно, конечно, несколько иное направление, но было узковато. Надо бы расширить. Но он особенно не стремился. Вместе с тем... Уткину доставалось и справа и слева: лучшее из написанного им - стихи конца 20-ых - начала 30-ых записные критики клеймили мелкобуржуазными, особенно поносили его вторую книжку-сборник (1931), которая словно по иронии была названа им «Публицистическая лирика».
Одарённый поэт, Уткин писал гладкие но несколько поверхностные, напевные стихи о "юности, о нас, об Октябре", легко перелагаемые на музыку. Они и без музыки поются без усилия. Как и почти у всех еврейских поэтов 20-30-ых годов в нём было не слишком много культуры и немало пафосности в стиле и погрешности в языке. Но пафосность искупала искренность и сердечная задушевность, а погрешности скрадывала акварельная прозрачность рисунка строфы:
Бьёт В кремлевском знамени Алая струя. Это - кровь! И в пламени Капля есть Моя..
* * *
И он погиб, судьбу приемля, Как подобает молодым: Лицом вперёд, Обнявши землю, Которой мы не отдадим!
Стихотворение «Мальчишку шлёпнули в Иркутске» («Комсомольская песня», 1934) - на мой взгляд, одно из лучших, что остались в русской поэзии от предвоенного двадцатилетия.
* * * Или, вот, например:
Пляшут кони, Льются трубы Светлой медною водой.
В такт коням, Вздувая вены, Трубачи гремят кадриль, И ложатся хлопья пены На порхающую пыль.
Целый день идут солдаты. Грязь и молодость в лице. И смеётся в ус хвостатый Ресторатор на крыльце...
К Эрзеруму Скачут курды, Пляшут кони, Дышит пыль...
Подобно почти всем таким же как он комсомольски-молодым собратьям по перу, Уткин бегал хвостом за Маяковским, которого и посейчас именуют в статьях об Иосифе "старшим товарищем" и "другом" Уткина, а "друг" этот надсмехался над поэтом как только мог - во всю свою преизрядную дуболомскую мощь. Стихи Уткина он ни в грош не ставил, а из фамилий двух не разлей-друзей - Жарова и Уткина составил псевдоним "И. Жуткин". Так с ними и общался: "А где там этот... как его... Жуткин? Пришёл уже?". Случалось и похлеще. Маяковский был человеком много более дурным, чем о нём принято думать, завистливым и нетерпимым к чужим успехам.
В конце 1920-ых он примыкал к троцкистам, успел вовремя отшатнуться от них, но симпатии эти, впрочем, не остались не замеченным.
* Христиан (Крыстю) Георг. Раковский-Станчев (1. 08. 1873, Котел, Болгария - расстр. 11. 09. 1941, в Медведевском лесу близ Орла), член Оргбюро ЦК РКП(б) в 1919 — 1920, член ЦК РКП(б) — ВКП(б) в 1919 — 1927. Избирался членом ВЦИК и ЦИК СССР. В 1938 г. привлечен в качестве подсудимого к открытому процессу по делу об «антисоветском правотроцкистском блоке». На суде признался, что во время пребывания в Японии был завербован, участвовал в различных заговорах, работал на английскую разведку. 13. 03. 1938 г. приговорен к 20 годам лишения свободы и к пяти годам поражения в правах с конфискацией имущества. Расстрелян в большой группе заключённых Орловского централа при опасности занятия Орла немцами. Записка Пом. нач-ка 4-го отдела 1-го упр. НКВД капитана государственной безопасности В. Остроумова (13. 09. 1938): ЦА ФСБ РФ. Ф. 3. Оп. 5. Д. 262. Л. 100–102. Копия. Машинопись.
В 1938 нарком Ежов подавал Сталину записку про контрреволюционную деятельность У. В записке среди прочего было сказано, что поэт состоял раньше в браке с дочерью видного большевистского деятеля Х. Г. Раковского-Станчева*. Нигде об этом браке мне больше ничего разыскать не удалось. Между прочим, вся "контрреволюционность" У. состояла в нескольких неосторожных высказываниях по адресу усатого вождя и грустно-скептическом взгляде на перспективы мировой революции, мечта о которой продолжала будоражить стареющего поэта вплоть до Великой Отечественной. Записке ходу не дали, возможно, по причине скорой репрессии постигшей самого тов. Ежова.
Где-то на Азорских островах Девушки поют чудную песню. В тихих и бесхитростных словах Вымысел скрывается чудесный.
Девушки бровями поведут, Головы нерусские наклонят,- И по океану вброд идут Ярые буденновские кони.
Ленты боевые на груди, Куртки знаменитые из кожи. Конница идет! А впереди Парень - на азорских не похожий.
Тонкий и кудрявый, как лоза, Гибкий, как лиана, и высокий. У него Хорошие глаза С южной украинской поволокой.
Для него Платки девчаты ткут, Юноши идут к нему брататься. От него, Как от огня, бегут Толстые смотрители плантаций!
...Не могу я песню позабыть! По Москве хожу как сумасшедший. Я хотел бы парнем этим быть, В песню иностранную вошедшим.
Думаю, в бою, не на словах, Многое друзья мои терпели,- Чтобы на Азорских островах Девушки по-комсомольски пели.
<1936>
С 1940 жил в гражданском браке с некоей Валентиной, о которой известно с гулькин нос, да и это, известное - всё со слов родни поэта, не особенно к этой жене расположенной. Детей у них не было.
Проживал в Москве, сначала на Тверском бульваре, 25, позднее в писательском доме в Лаврушинском пер., д. № 17, в двухкомнатной квартире (что по тем временам было роскошью и отчётливым свидетельством высокого, чтобы не сказать - придворного статуса), но делил свои метры с матерью Раисой Абрамовной и сёстрами. И мать и сёстры Уткина пережили, причём сёстры - дотянули лямку до конца 80-ых. Самая младшая - Августа, служившая у него литературным секретарём, последней и померла - в 2000 году. ХХI век стучал комьями в крышку гроба.
Время восторженных комсомольских евреев-лириков подходило к концу - после эры "великого репрессанта" и великой Войны население СССР сильно переменилось, в некотором роде это были уже другие люди и светловы-безыменские-жаровы из 20-ых-30-ых воспринимались уже как чудаки, чтобы не сказать грубее, сначала с насмешкой, потом с издёвкой:
Волосы дыбом, зубы торчком: Старый [ч]удак с комсомольским значком...
Декларируемое и переживаемое окончательно расходилось в разные стороны. Судьба избавила Уткина от необходимости становиться посмешищем, превращаясь вместе с былыми друзьями в "тела давно минувших дней".
Напоследок немного о его гибели. После излечения в госпитале в Куйбышеве и реабилитации в Ташкенте, в начале лета 1942-го У. вернулся на Брянский фронт в качестве спецкора Совинформбюро, от газет «Правда» и «Известия». Писал он на фронте очень много, но от всего написанного почти ничего не запоминается. Общих мест, аляповатости и пафоса в его стихах становилось всё больше и больше. На эти его военные стихи было написано несколько песен (самая удачная, на мой взгляд, «Провожала сына мать»), но как ни пели эти песни по радио хором и соло, народ их не подхватил и песни давно позабыты.
Погиб Уткин нелепо, трагически и героически - уже в самом почти конце войны 13 ноября 1944. Над Москвой в тот день был сильнейший туман и низкая облачность. В условиях минимальной видимости, самолёт в котором он летел с фронта завернули на запасной аэродром в 10 км. от города. При заходе на посадку пилот задел колесами шасси верхушки деревьев, завалился и врезался в строение. Матери о сыне не сказали и до смерти её (1949) дудели о том, что он на секретном задании за границей, чуть ли не в Бразилии, писали от его имени письма и читали их по очереди слепой старухе: "Обнимаю тебя, нежно целую тебя, бесценная моя мамочка". Она хоть и была к тому времени уже полной развалиной, вряд ли верила этим благоглупостям. Но дочерям не возражала. После смерти свекрови бывшая жена продала половину своей квартиры и уехала с новым мужем в неизвестном мне направлении. В начавшейся вскоре компании по борьбе с космополитами семейство разогнали по съёмным углам, а сестру Августу отправили в лагерь в Инту, где та просидела до 1956 года в одном бараке с женой Сергея Прокофьева. В Москву она вернулась уже на другую жилплощадь: в квартире Уткиных жил высокопоставленный прокурор.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
